Читать книгу "Славута и окрестности - Владимир Резник"

Мне самому не справиться.

Их выгнали из курорта на следующее утро. Толстомордый не пожаловался, несмотря на разбитый нос, заплывший глаз и пару синяков на рёбрах, но его дебелая спутница подняла жуткий крик и вызвала отельную охрану. Александру было всё равно — у него и так отпуск закончился, а Джозеф был счастлив, и плевать ему было и на потерянные деньги за два оставшихся дня отдыха, и на тихое нытьё жены — повышать на него голос она теперь побаивалась.

*Стихотворение Ю. Домбровского.

Вымерзшая долина

Мы возвращались в Нью-Йорк после нескольких дней, проведённых в пыльном, провинциальном городке на границе с Канадой. Мы — это я и моя спутница. Я буду и дальше называть её «спутницей». Давать ей чужое имя мне не хочется, а называть настоящим, чтобы каждый читающий примерял его к воображаемому им портрету, перекатывал во рту и ласкал своим языком звуки, принадлежащие сейчас только мне — нет, ни за что.

Городок состоял из нищих окраин, трёх центральных улиц, заполненных разномастными туристами со всех концов планеты, двух дюжин отвратительных ресторанчиков с пиццей, сэндвичами и ленивыми официантами и унылой, безликой архитектуры. Не стоил бы он и беглого упоминания, если б не назывался «Ниагарским водопадом», и не был бы влажный воздух над ним заполнен мощным низким гулом, которым местный крысолов, сменивший дудочку на гигантскую медную тубу, заманивал новые жертвы. Ночью было легче. Двойные окна и плотные шторы гостиничного номера отгораживали, спасали меня, как пчелиный воск гребцов Одиссея. Но днём, стоило лишь выйти из отеля, я цепенел и, как путник, услышавший пение Ундины, шёл, не разбирая дороги и светофоров на её голос. И не было сил противиться этому жутковато-сладкому, русалочьему зову.

Облако белого пара, поднимающегося из-под земли, было первым, что видел я, когда заворожённо брёл на этот нарастающий гул и приближался на уже ватных ногах к водопаду. Чем ближе я подходил, тем громче становился его рёв, превращаясь в многоголосый стон, и уже казалось, что различаю я в нем отдельные голоса, безысходно воющие в этой преисподней, скрытой под густой завесой водяной пыли. Ужас охватывал меня, страх быть загипнотизированным, затянутым этим бешеным потоком и утащенным на едва различимые где-то далеко внизу, укрытые белым туманом камни. Страх присоединить свой голос к тем, кто уже мучается там, в каком-то из многочисленных кругов этого кипящего ада. До дрожи хотелось убежать. Я и проделывал это несколько раз — пытался обмануть духа водопада — делал вид, что ухожу, но он не отпускал, запутывал в лабиринте, и заколдованные дорожки парка приводили меня обратно, чтобы вновь и вновь испытывать этот адреналиновый шок, головокружение и холодок в животе от взгляда во внезапно открывающуюся под ногами бездну.

Мы избежали плена и вырвались из города на третий день ранним утром, когда солнце только начало размывать туман, висевший над ущельем, проеденным водопадом в древних скалах, а будущие жертвы его, ещё не до конца проснувшись, впихивали в себя однообразные гостиничные завтраки. Чтобы заглушить призывный зов водяных нимф и не развернуться назад, включил я музыку погромче, и итальянский тенор, не хуже Орфея, оградил нас от соблазна и вывел на нужное шоссе. Путь до Нью-Йорка был не близкий, так что решил я разделить его на две части и заночевать по дороге. Разрабатывая маршрут, обнаружил я заинтересовавшее меня место в трёх с половиной часах езды от Ниагары: парк «Вишнёвая весна». Любят американцы давать причудливые названия, которые частенько и переводить неловко — уж так и разит от них напыщенной пошлостью. Маленький деревенский пансион, который я выбрал для ночёвки, назывался не менее изобретательно: «Замерзшая долина». В конце июля в почти тридцатиградусную жару название это казалось верхом топонимической глухоты. Сколько этих «долин» разбросано по Американскому Северу. Есть «тихие», есть «спящие» — мы посетили и такую по дороге — а тут ещё и «замёрзшая». Впрочем — вот прелесть неродного языка — по-английски всё это звучало довольно мило. Отзывы об этом пансионе были восторженные, цена приемлемая и, что важно, находился он совсем рядом с парком. Заинтересовал меня этот парк тем, что считается он самым тёмным, расположенным вдали от всех городских и даже деревенских огней, и признан в Северной Америке лучшим местом для наблюдения за ночным небом. Поэтому построены там и обсерватория, и специально оборудованная площадка для астрономов-любителей, и даже выделено целое поле для романтиков, желающих просто поваляться на траве и поглазеть на звёзды. К последним я себя и относил, ну а уж спутницу мою такая идея привела просто в щенячий восторг. Услышав об этом, тут же принялась она складывать подстилку, подушку, средство от комаров, вино и готовить бутерброды — всё необходимое, по её мнению, для правильных астрономических наблюдений. Я внёс свою лепту, прихватив мощный морской бинокль, который, впрочем, в отличие от остального, почти не пригодился.

Приехали мы в пансион довольно рано, к полудню, задолго до обозначенного времени заезда, и потому не были удивлены, что нас никто не встретил. «Замерзшая долина» оказалась довольно неуклюжим снаружи зданием, перестроенным из огромного старого амбара, стоящего в неглубокой, залитой солнцем лощине. Вокруг него были хаотично разбросаны несколько маленьких, отделанных белым пластмассовым сайдингом одноэтажных коттеджей, явно на одну комнату. Выстриженный склон с редко расставленными клёнами и старыми, узловатыми и одичавшими яблонями. Крытый и обтянутый сеткой курятник с дюжиной пёстрых обитательниц. За домом поблескивал свежепромытыми стёклами большой парник, на вспаханном клочке рядом с ним уже поспевала кукуруза. Натуральное хозяйство. Всё добротно, ухоженно, прочно.

Потоптавшись на крыльце и бесполезно понажимав кнопку звонка, мы толкнули незапертую дверь. Внутри оказалась гостиная с электрическим камином, стильно обшарпанным деревенским буфетом с разрозненной посудой и пара плюшевых кресел. По стенам были хаотично развешены акриловые пейзажи в рамках, трофейные тарелки и копии старых плакатов с когда-то знаменитыми актёрами, имён которых сегодня не вспомнят даже историки кино. Над камином вместо традиционных в этих местах оленьих рогов висел большой плоский телевизор. Деревянная лестница, скрипучая даже с виду, вела на второй этаж, где и находились сдаваемые комнаты. Позже, уже в нашем номере, обнаружил я толстый, хорошо изданный альбом с цветными фотографиями старых амбаров, переделанных под разное жилье, и понял, откуда взят был весь этот эклектичный дизайн. Было душновато, кондиционера в гостиной не было, а вентилятор, вяло вращавшийся под самой крышей, не мог даже расшевелить густой, слежавшийся воздух. Из гостиной вглубь дома вела ещё одна дверь, в которую я, уже слегка раздосадованный таким приёмом, решительно постучался. Никто не ответил, и я поступил с ней так же, как и с первой — просто толкнул. Это ни к чему не привело, так как открывалась она в другую сторону. Решительность прошла, я аккуратно потянул дверь на себя, и мы вошли в следующую комнату.

Это уже было не гостевое, а явно хозяйское помещение. Всё было проще, не было тарелочек и картинок на стенах, мебель была поновей, хоть и того же навязчивого псевдокантри стиля, но, главное, не чувствовался вымученный дизайн, перенесённый сюда из какой-то другой, альбомной жизни. Всё было естественным: обычная комната в обычном провинциальном доме. За столом без скатерти, стоящем в центре комнаты, сидел голый до пояса пухленький мальчишка лет десяти. На нем были очки в роговой оправе, придававшие ему обманчиво взрослый вид, и джинсовые шорты. Он играл в компьютерную игру на планшете и не обратил на наше появление никакого внимания. Я кашлянул. Мальчишка очевидно отлично слышавший и наши звонки, и стук в дверь, и давно знавший о нашем существовании, наконец-то, оторвался от игры.

— Я сейчас позову бабушку, — ворчливо сказал он и, нехотя отложив планшет, ускакал в дверь в противоположном конце комнаты. Ни тебе «Здрасте», ни «Добро пожаловать».

Вернулся он быстро и явно недовольный результатом разговора.

— Пойдём, я проведу вас.

Он не повёл нас коротким путём — через дом. Он был бы рад отделаться от нас побыстрей, но, видимо, это было ему запрещено. Нам пришлось снова выйти на улицу. Пройдя