Читать книгу "Тело с историей - Николай Иванович Леонов"

вы его называете, Сида, Михал Юрьича то есть, вот с эдаких лет помню, – генерал показал рукой, получилось нечто размером с табуретку, – и я с Юриных похорон.

Лев Иванович осознал сказанное не сразу. Потом еще какое-то время ушло на то, чтобы попытаться как-то привести в порядок навалившиеся массивы информации, блоки – разнородные, угловатые, друг с другом не сочетающиеся. Ну вот как представить их вместе, скажем, за одним столом – подтянутого, строгого Орлова, человека-гору, и размалеванного, перекошенного «Михал Юрьича».

– Что, и отец умер? – наконец уточнил он.

– Да. Третий инфаркт, – сухо ответил генерал. – Так я к чему. Мишка был дурак, причем дурак честный. Игры с бюджетом, выстраивание цепочек-умыслов – не его это модус операнди. Мозгов бы не хватило. И я тебя, Левушка, не как подчиненного, как друга прошу: все-таки проверь свежим глазом, нет ли там чего… с двойным дном. Пакости какой.

– Несерьезно это, – помявшись, признал Гуров, – Петр Николаевич, я же сам его обнаружил. Замерз человек по пьяной лавочке. Хотя, честное слово…

Орлов мягко попросил:

– Лева, не надо «хотя». К тому же если его смерть была вызвана не совсем естественными причинами, спровоцирована…

– Ну как это возможно? В глотку заливали?

– Всякое бывает. Можно и без насильственных действий довести до самоубийства человека больного, после двух клинических смертей. Не исключено. Тогда тем более надо работать, делать свое дело, разбираться.

Гуров молчал.

– Лева, это твоя работа. Один раз отступишь, потом второй, потом уважение к себе потеряешь, а ты мужик…

– …ты должен. Очень, очень свежо и остро. И все-таки: дело финансовое, почему мы?

– Дело сложное. И именно потому. Вот возьмет его на контроль шеф – и будешь разбираться уже в кратчайшие сроки, и бегать, аки хорт за зайцем, – жестко посулил Орлов, – не задавая вот этих вечных ментовских вопросов. Теперь серьезно: нет никакого Сида, есть Михаил Ситдиков, член комитета Госдумы и тэ-дэ и тэ-пэ, вероятно, центральное звено в сети финансовых махинаций, скорее всего, сто пятьдесят девятая, часть четыре.

– Но ведь экономисты…

– Да, и они забегают, когда отмашка будет дадена. А ты не бегай, тебе незачем, у тебя уже все есть. Труп у нас имеется, документы – вот они, – он похлопал по папке, – дергать тебя никто не дергает… не дергает ведь?

– Некому, Петр Николаич.

– Вот и поработай спокойно, без горячки.

Он вздохнул.

– Прости, если резко. С тобой иной раз иначе нельзя.

– Да я понимаю, надо и рубануть сплеча.

– А вот надо! – Орлов выдвинул подбородок. – Потому что чем старше, тем мы терпимее, в любое положение входим, всех оправдываем – себя прежде всего! Возраст уже, на пенсию скоро, чего пупок рвать, проживем как-нибудь в хате с краю. А она, между прочим, всегда первой горит!

– Ничего, – примирительно кивнул Гуров, – я понимаю.

– Я о своих словах не жалею.

– Конечно. Зачем вам подчиненный, которому правду в глаза сказать нельзя.

Орлов дернул бровями, вхолостую поработал тяжелыми челюстями, точно продолжая речь. И, наконец, апофеоз: мягко, как кошачьей лапой орудуя, он пододвинул к гуровскому локтю папочку, извлеченную из сейфа.

– Покумекай, Лева, только без спешки да шума, не привлекая внимания. Решишь, что в самом деле нет никакого криминала, то и со спокойной совестью… пусть экономисты трюфеля копают. На этом и успокоимся.

Иной раз бывает так: вроде бы все понятно, если не вникать в личности и прочую психологию. Но вот стоит перед тобой пожилой, уважаемый тобой человек, искушенный в сыске (читай: людских подлостях, лицемерии, вероломстве), и человек этот свято уверен в том, что основной подозреваемый «ну никак не мог».

Почему? А вот потому. С отцом вместе служили, самого знал с пеленок. Дурак честный, мозгов не хватило бы.

Мало это или много?

И слово это – «успокоимся». Знает же, старый лис, отлично знает, что нет более верного способа завести Леву, кроме как призвать к спокойствию.

Что тут скажешь?

Вот и Гуров решил промолчать, вздохнув, взял материалы, щелкнул каблуками и вышел.

Папку он, подписав: «Сид. Разное», отложил в сторонку, из вредности решив, что на работе смотреть ее не будет.

Текущие дела привычно поглощали минуту за минутой, часы за часами, голову даже не затрагивая. Мысли же постоянно возвращались к этой проклятой кучке бумаг, и это раздражало.

«Допустим, смерть от естественных причин, и при чем тут я? Если не от естественных, то… я-то тут при чем?! Если речь идет о расхищении социалистической… пардон, конечно же, капиталистической собственности, разбазаривании субсидий – то тем более при чем тут я?

Притом что ты как был бесхребетным, полупрозрачным идеалистом, таким и остался, таковым и помрешь. И генерал твое это прекраснодушие знает: я тебе втолковываю, говорю, ты щеки надуваешь, надуваешь, возмущаешься – и совершенно справедливо, конечно, – а я все равно продолжаю. И будь спокоен, поступишь ты так, как угодно мне…»

Да не ленился он, не было ему все равно! Если бы было все равно, если бы мог он спокойно перешагнуть через очередное мертвое тело и не задаться вопросом: «Почему?..», да давно бы ушел на пенсию по выслуге, поучал бы двоечников в академии и трындел бы про старые добрые времена.

Да все бы ничего, только ведь вся эта бухгалтерия итальянская!

Гуров вспомнил свои давешние страдания, невидимые миру слезы бессилия, когда пытается умный, талантливый человек понять чужой поток сознания, и чуть зубами не заскрипел. Нормальный человек скорее дыру бы в голове проделал, чем этим всем заниматься.

«У меня ум за разум зашел, а пришел этот, из экономистов наших… как его? Сопляк высоколобый. И только очками сверкает, благодушный, как кулич на Пасху: «Лев Иванович, я вам сейчас все подробно разъясню, даже не переживайте…» Клоунство. Давайте каждый будет заниматься своим делом. Им же за это деньги платят – вот и пусть занимаются, поднимают документацию, берут в оборот бухгалтеров, терзают аудиторов, что там еще у них?»

Правильные были мысли, весомые, солидные. За ними, как за добротными кирпичами, можно было скрыться от того, что тебя не касается.