Читать книгу "Золотое пепелище - Валерий Георгиевич Шарапов"

бессилии, утирая выступившие слезы, от неловкости вслух пробормотал:

– М-м-м-мать, когда ж все это кончится?..

И услышал ответ, краткий и по делу:

– А как привыкнешь – так и тотчас.

Артист Волков, собственной персоной, протягивал ему уже знакомую флягу:

– На вот, рот ополосни. Эк как тебя, болезный. Столичный, что ли?

– Д-да… – Чередников глотнул, к горлу подкатило, но – о, чудо! – волна погасила волну, мутить стало куда меньше.

– Оно и видать. Я-то ленинградец, и не такое видал, после такого хоть в Освенцим, хоть в Хиросиму – ничем не удивишь, – просто так пояснил Волков, не выпендриваясь. – Да-а-а, дела невеселые у нас. Мягко говоря, паскудные дела. И капитану вашему не позавидуешь: насколько я понял, он, бедолага, на пенсию намылился. Придется отложить.

– Чего вдруг. Так дело-то не мы будем вести, – уже куда более окрепшим голосом заметил Саша. – К сожалению…

– Как знать, как знать, – вроде бы равнодушно говорил артист, и Чередникову почему-то казалось, что он исподтишка как бы разглядывает его, оценивает. Взгляд у него вроде бы светлый, открытый, а вот так наставит свои зрачки – и точно в дуло заглядываешь.

– А скажи-ка мне, Шурик, – как бы мимоходом осведомился он, – обидно-завидно, что не ты работать будешь? Или, будем говорить прямо, вообще вся эта история побоку?

Саша не сразу понял, что он имеет в виду. А осознав, немедленно обиделся:

– Я, товарищ Волков, ВЮЗИ окончил! Всего одна тройка. В адвокатуре с первого курса.

Пал Палыч до чрезвычайности удивился:

– Так что ты тут тогда делаешь, после адвокатуры?

– Следователем хочу быть.

– Хотеть – значит мочь. Будешь, – заверил актер. – Как ни крути, все-таки именно ты поднял вопрос и о подполе, и это… Кстати! Чего ты там по поводу детей спрашивал, к чему?

– Да так…

– Ну-ну, не скромничай, нехорошо.

– Молочница говорит, и вы подтверждаете, как человек, неоднократно бывавший в доме, что детей школьного возраста постоянно в семействе не было. Соседские забегали от случая к случаю, а постоянных не наблюдалось. Между тем на пожарище я лично обнаружил обгоревшую тряпку, мешок из-под школьной сменки…

Волков сдвинул красивые брови, переспросил:

– Сменки?

– Сменной обуви то есть.

– Я знаю, что такое сменка. Я спрашиваю, где он? Знаешь?

Шурик с сомнением отозвался:

– Теперь, наверное, не знаю. А тогда просто валялся, в пепелище.

Волков, поразмыслив, предложил: если уж Саша закончил свои дела тут, в кустах, не пойти ли обратно, присоединиться к обществу?

…Они вернулись, Чередников изложил свое сообщение главному опергруппы. Тот некоторое время пытался уразуметь, потом, вывалив красные глаза, процедил:

– Какой мешок? Какая сменка? – Он повернулся к Макарову. – Товарищ капитан, расшифруйте доклад вашего подчиненного, не дайте дурнем помереть.

– Сперва сам попытаюсь понять, – покладисто отозвался капитан и, крепко ухватив участкового за локоть, увел в сторону.

– Вы, товарищ лейтенант, в своем уме или обалдели? Что за детский сад посреди работы, что за тимуровщина? Повторяю вопросы: какой мешок? Какая сменка?

Однако это был уже совсем не тот краснеющий участковый, запинавшийся от того, что не знает фамилии молочницы. Это был обновленный, заматеревший Чередников, которому пара глотков из волковской фляги придала бодрости и нахальства. Он спокойно и даже не без высокомерия ответил:

– Во время первичного осмотра места происшествия я лично обнаружил обгоревший фрагмент текстильного изделия, визуально напоминающего мешок синтетической ткани, обычно используемый школьниками для переноски сменной обуви в целях соблюдения санитарно-гигиенических норм в учебных заведениях…

Капитан Макаров приказал:

– Прекратить словоблудие. Отвечать толком: по каким, вашу мамашу, признакам ты опознал в обгоревшей тряпке детский мешок для сменки? Написан номер школы? Фамилия ученика? Вышиты инициалы?

Да, тут что-то Чередников недоработал. Он поперхнулся, смутился и признался, что нет.

– Написано было «Рига», и просто кулиска такая пошита, и продет шнурок…

Капитан взбеленился не на шутку:

– Знаю – не знаю! Утверждать, что мешок используется для сменной обуви школьника, можно лишь тогда, когда он обнаружен у школьника, а внутри – эта самая обувь! А Каяшева модистка была! Портниха то бишь! Она могла в мешке этом хранить нитки, лоскут, сухари, что угодно! Детей не было в доме. Ты со своими ценными замечаниями знаешь, куда пойдешь, прямо сейчас и с песней?!.

«Нет, это никакой не Порфирий Порфирьич, это уже целый Рогожин или кто там из неуравновешенных у Достоевского, – размышлял Саша, смиренно уронив голову и кивая. – Вот сейчас он меня убьет, закопает и будет по-своему прав».

Немедленному смертоубийству помешало появление свидетеля: Пал Палыч Волков, завершив раздачу автографов, незаметно приблизился и теперь тихонько стоял в сторонке, не вмешиваясь. По всему судя, поджидал окончания воспитательного процесса.

– Я на пенсию собрался, – непонятно кому пожаловался капитан Макаров, – доработать бы спокойно. А тут эва, вынесли сюрпризец на рогожке… Вы вот дедукцией трясете, а что с покушением на дачу… а кстати, вот, товарища Волкова?

– Все в порядке, – кротко вступился тот, – мы до несчастья как раз с товарищем лейтенантом осмотрели мои помещения, и я официально готов подтвердить отсутствие всяческих претензий. Все хорошо, ничего не пропало. И, вообще, по сравнению со случившимся это такая чушь и ерунда. Вы, товарищ капитан, можете смело забыть про казус с дачей. А вот если не возражаете, я еще немного поговорю с товарищем участковым персонально?

– Да бога ради, если не брезгуете, – великодушно разрешил Макаров, отталкивая от себя вялого Чередникова.

Актер без церемоний взял Шурика под локоток и отвел в сторону.

– Пошли, проветришься.

…Они сошли с Лесной улицы, миновали центральную, углубились и миновали лесополосу. Некоторое время они шли в молчании; Чередников, сам не имея никакого желания говорить – да и рот пока опасался открывать лишний раз, – видел, что товарищу артисту есть что сказать, причем именно ему. Но тот пока выдерживал паузу, надо думать, по учению Станиславского.

Наконец вышли на берег водохранилища. Тут не было ни песка, ни полого спуска в воду, сами склоны были укреплены колотым острым гранитом, по которому нельзя было пройти, не порезав