Читать книгу "Архитекторы нового мирового порядка - Генри Киссинджер"

требует намного более дифференцированных подходов [к возникающим проблемам]. Нельзя ни потакать собственным слабостям, ни проявлять самодовольство протестных времен. Во всяком случае, оба эти стиля мышления относятся к завершившейся эпохе, аргументы которой кажутся поколению, родившемуся после 1960 года, слишком неясными и академичными.

Это поколение еще не вырастило лидеров, способных быть приверженными последовательной и ориентированной на далекую перспективу внешней политике. Более того, некоторые его представители задаются вопросом, нужна ли нам вообще какая-то внешняя политика. В глобализованном экономическим мире поколение, родившееся после холодной войны, относится к Уолл-стрит или Силиконовой долине так же, как их родители относились к государственной службе в Вашингтоне. Такое восприятие отражает приоритет, придаваемый экономике над политикой, приоритет, вызванный в том числе и растущим нежеланием заниматься делом, подразумевающим постоянное присутствие на публике, что слишком часто ведет к краху карьер и репутаций.

* * *

Поколение, родившееся после холодной войны, мало интересуется дебатами по поводу войны в Индокитае, поскольку в массе своей оно незнакомо с деталями тех событий и считает эти рассуждения непонятными. Равным образом оно не гнушается исповедовать ориентацию на собственные интересы, каковую ежедневно проявляет в экономической сфере (хотя время от времени и призывает к национальному бескорыстию, чтобы успокоить собственную совесть). Являясь продуктом системы образования, уделяющей очень мало внимания истории, это поколение нередко не видит перспектив развития международных отношений. Оно соблазнено идеей создания безопасной глобальной среды как компенсации за напряженную конкуренцию, пронизывающую их частную жизнь. На таком фоне легко прийти к мысли, что преследование собственных экономических интересов в конечном счете почти автоматически приведет ко всеобщему политическому примирению и демократии.

Такой подход стал возможен лишь по причине почти полного исчезновения страха перед мировой войной. В этом новом мире поколение американских лидеров, родившихся после холодной войны (включающее как тех, кто ранее участвовал в протестных движениях, так и тех, кто окончил школы бизнеса), находит для себя возможным придерживаться той точки зрения, что внешняя политика — это или политика экономическая, или политика, призванная учить остальной мир американским добродетелям. Неудивительно, что со времен холодной войны усилия американской дипломатии все более сводились к предложениям, способствующим принятию американского подхода [к тем или иным проблемам].

Но экономический глобализм не заменяет собой мирового порядка, хотя и может быть его существенным компонентом. Уже сам по себе успех глобализированной экономики станет источником неурядиц и напряженности как внутри государств, так и в отношениях между ними, что с неизбежностью окажет соответствующее давление на мировых политических лидеров. Между тем во многих частях света национальное государство, пока еще остающееся единицей политической ответственности, подвергается влиянию двух противоположных тенденций: или распадается на этнические компоненты, или растворяется в больших региональных объединениях.

До тех пор пока поколение новых национальных лидеров будет стеснено в выработке недвусмысленных представлений об обоснованных национальных интересах, его уделом будет прогрессирующий паралич, а не моральное возвышение…

Отношения с Россией

(Из книги Г. Киссинджера «Нужна ли Америке внешняя политика?»)

Отношения Запада с Россией всегда были пронизаны двойственностью. Для европейских стран Россия остается относительно новым игроком на международной сцене. Отсталая, загадочная, неконтролируемая, огромная, она решительно заявила о себе в Европе только в XVIII веке. В его первой четверти Россия все еще воевала со шведскими захватчиками в самом центре той территории, которую теперь занимает Украина. Менее чем через пятьдесят лет, во время Семилетней войны, русские армии стояли уже на подступах к Берлину. Еще одним поколением позже, после поражения Наполеона, русские войска заняли Париж.

Более автократичная, чем любое европейское государство, Россия практиковала мистическую и националистическую форму христианства в виде русского православия — государственнической церкви, легитимизировавшей российское стремление к экспансии и престижу. Хотя Россия и принимала участие в дипломатических переговорах, проводившихся на основе концепции баланса сил, она не распространяла эти принципы на отношения с соседними странами. Она провозгласила зону своих интересов на Балканах, где защищала как панславистское движение, так и свое право оберегать православных христиан от мусульманской Оттоманской империи, а также в Средней Азии, где преследовала колониальные и религиозно-миссионерские цели.

Россия всегда была страной уникальной, особенно если сравнивать ее с европейскими соседями. Раскинувшись на одиннадцати часовых поясах, Россия (даже в ее нынешнем постсоветском виде) обладает территорией, большей, чем любое другое современное государство. Санкт-Петербург ближе к Нью-Йорку, чем к Владивостоку, который, в свою очередь, ближе к Сиэтлу, чем к Москве. Страна подобных масштабов не должна бы страдать от клаустрофобии. Тем не менее проблема ползучего экспансионизма красной нитью проходит через всю российскую историю. На протяжении четырех веков Россия жертвовала благосостоянием своего населения в пользу [возможности наносить] безжалостные удары вовне, угрожая всем своим соседям. Столетия такой жертвенности породили в российском самосознании представление об особой миссии России, отчасти во имя собственной безопасности, отчасти во имя утверждения высочайших нравственных принципов, якобы ведомых России.

Исторические достижения и амбиции России соответствовали ее масштабам. Дважды размеры страны и выдержка народа помешали завоевателям покорить Европу: Наполеону в XIX веке и Гитлеру в ХХ. Но в результате каждого из этих гигантских напряжений сил нации Россия использовала мир для навязывания своих автократических принципов всюду, где побывали ее армии: это делалось во имя консерватизма через Священный Союз в XIX веке и во имя коммунизма — в веке ХХ.

В обоих этих случаях Россия переоценивала свои возможности и терпела крах: в Крымской войне в XIX веке и в годы распада Советского Союза. На протяжении всей ее истории, при всех ее взлетах и падениях Россия настойчиво, терпеливо и искусно вела дипломатические дела: с Пруссией и Австрией она выступала против призрака французского господства; с Францией — против имперской Германии; с Англией, Францией и гитлеровской Германией — с целью избежать изоляции; с Соединенными Штатами и Великобританией — чтобы не допустить катастрофы во время Второй мировой войны; и, наконец, в период холодной войны она стремилась отколоть Европу от Соединенных Штатов с помощью комбинации ядерного шантажа и поддержки движений, изображавших Америку как величайшую угрозу миру в ядерный век.

* * *

История России породила в Европе романтическую ностальгию по временам сотрудничества [с этой страной] вкупе с неясным страхом перед российской обширностью и непостижимостью. Многие в Германии объясняют собственные национальные катастрофы тем, что Германия пренебрегла заветом Бисмарка постоянно крепить дипломатические отношения с Россией; Франция помнит, что в двух мировых войнах ее спас союз с Россией. Историческая память Великобритании более трезва и менее сентиментальна, слишком многое в ее истории связано с сопротивлением угрозам России на Босфоре и на подступах к