Читать книгу "Дочь того самого Джойса - Аннабель Эббс"

закурил сигарету, и, на мгновение освещенное огоньком спички, его лицо стало как будто ярче, глаза прояснились. – Да, мистер Беккет. Разумеется, он на это способен. Эрудит. Прекрасно мыслит. Как он тебе показался, Нора?

– Он не очень-то много говорил, не так ли? Больше слушал тебя. Ловил каждое твое слово, как и все они. – Мама подвинула ко мне чашку. – Что такое, Лючия? У тебя такой вид, словно ты привидение узрела. Выпей чаю. Отличный чай. Горячий, крепкий.

– Мне мистер Беккет понравился, – стараясь не выдать своих чувств, произнесла я. – Он очень умен, не правда ли?

– И мало улыбается. Очень серьезный, это уж как пить дать, – добавила мама. – Мистер Макгриви всегда заставляет меня смеяться. У него прекрасное чувство юмора и такие хорошие манеры. Никогда еще не было, чтобы он не заметил мою новую прическу или шляпку.

– Итак, я попрошу юного Беккета. В самом деле. Так я и поступлю. Большинство молодых – и не только – людей сочли бы за огромную честь, даже счастье, помочь мне в работе. – Баббо сжал губы, будто пытаясь скрыть улыбку. – И если он понравился Лючии, уверен, он понравится и всем нам. Несмотря на то что он не обладает очарованием и прекрасными манерами, как наш старый добрый друг мистер Макгриви.

– Кстати, об очаровании. Твой знакомый, композитор, заходил к нам сегодня, Лючия. Искал тебя. Такой взволнованный. Но я сказала ему, что ты слишком занята танцами, чтобы думать о ком-то еще. – Мама бросила на меня многозначительный взгляд.

– Эмиль? Мистер Фернандес? – Я ожидала, что, как всегда при звуке имени Эмиля, по телу моему пробежит сладкий трепет, но ничего не произошло. Передо мной лишь довольно смутно предстало его милое лицо, и еще я как будто услышала первые аккорды его последней композиции, под которую с такой эйфорией танцевала. Но все это почти сразу же испарилось. Я ощутила укол совести, но уже через доли секунды мои мысли снова вернулись к мистеру Беккету. Мистер Сэм Беккет на Робьяк-сквер, каждый день. Моя судьба, мой жребий – как же быстро все движется!

– Ну да, мистер Фернандес, конечно, это был он. Шикарно одетый, между прочим. В пальто из твида лучшего качества. У этих евреев столько денег, они могут позволить себе швырять их направо и налево. – Мама тяжело поднялась и, вздохнув, направилась к раковине. – Когда ты собираешься попросить мистера Беккета начать работу, Джим?

– Я отправлюсь к нему прямо сейчас. Сию же минуту. Тебе придется пойти со мной, Нора. Мои глаза сегодня так плохи, что я едва ли вижу на ярд вперед. – Баббо тоже встал и оправил жилет. – Не хочешь ли с нами, Лючия?

Я грустно посмотрела на свои распухшие ноги, обмотанные бинтами.

– Не глупи, Джим. Девчонка не может и шага ступить! Положи ночью ноги повыше, Лючия. Нужно, чтобы они хорошенько отдохнули, а не то тебе уже никогда не придется танцевать. Чаю выпьешь, Джим?

– Нет времени. Я должен нанять мистера Беккета как можно скорее. Нужно ковать железо, пока оно горячо, Нора. Мистер Беккет необходим мне, как воздух. Не найдешь ли ты мою шляпу и трость? И поторопись, Нора! Поторопись! – Вытянув перед собой руки, баббо двинулся к двери.

– Матерь Божья! Да что ж мне, и чай не допить? – Мама с театральным отчаянием вскинула руки. – Скажи Джорджо, что в кладовой лежит отличный кусок мяса, Лючия. И поджарь его для брата. С луком и картофелем.

Я услышала, как удаляются вниз по лестнице их шаги, проковыляла к плите и снова поставила чайник на огонь. Мысли метались в голове, словно маленькие вихри: что, если мистер Беккет и вправду станет работать на Робьяк-сквер; Эмиль… а как же Эмиль; баббо и его возмутительное предложение заняться переплетением книг… я все еще сердилась на него. И все лишь потому, что я не должна танцевать для кого-то другого! Почему и мама, и баббо как будто бы ощущают какую-то неловкость из-за того, что я выступаю на сцене? Их восхищало то, что Джорджо будет петь перед большим залом. Почему же они не чувствовали ничего подобного в отношении меня?

Меня вдруг охватило неодолимое желание танцевать. Сделать это как следует мне мешал толстый слой бинтов, но я опустилась на пол и исполнила джазовую импровизацию, извиваясь и раскачиваясь, ломая руки и разрезая воздух ногами. К тому времени, как закипел чайник, издавая пронзительный свист, я немного успокоилась. Отмеряя чай и заливая его кипятком, я думала только о мистере Беккете. Пожалуйста, Господи, молила я, пусть мистер Беккет согласится работать с баббо… пожалуйста, Господи…

Глава 4

Ноябрь 1928 года

Париж

Первой, кому я во всем призналась, была Киттен. Мы только что закончили двухчасовую репетицию танцевального дуэта для нового фильма Жана Ренуара. Совершенно обессиленные, мы добрались до гримерной комнаты и рухнули на скамью. Я принялась осматривать свои израненные ноги.

Зажимая нос одной рукой, другой Киттен стащила с себя чулки. К привычным «ароматам» гримерной – клея для туфель, пота, волос и дурного одеколона – примешивался еще какой-то запах, острый, металлический и довольно противный.

– Должно быть, это самая отвратительно пахнущая гримерная во всем Париже. Что это за жуткая вонь?

Я принюхалась. Запах мочи! К горлу немедленно подступил комок, и я с трудом подавила тошноту.

– Мне кажется, это запах мочи… мужской мочи. – Я огляделась в поисках окна, чтобы проветрить комнату, но его конечно же не было. Почему в гримерных никогда не делают окон?

– О-о-о, как ужасно! – Киттен еще крепче прижала ладонь к носу.

– Это напоминает мне одно из мест в Триесте, где мы жили… – начала я, но тут же остановилась. – Ты не возражаешь, если мы переоденемся прямо в студии? Все уже ушли, а мне нужно кое-что тебе сказать.

– Я так и знала! – с торжеством в голосе воскликнула Киттен. – Ты здесь не единственная ясновидящая, знаешь ли. Я заметила, что нечто явно не так – сразу же, как только ты появилась в студии в этих закатанных чулках, с голыми коленками. Да еще и с опозданием. Опаздывать – это совсем на тебя не похоже, дорогая. Давай вернемся в студию, и ты мне все расскажешь.

– О, Киттен, я не могла дождаться подходящего случая!

Мы подхватили свои сумки и пальто, поскорее выскочили обратно в студию и устроились у печки. Я прижалась к ней плечом, не в силах больше держать в себе то, что меня переполняло.

– Мне кажется, я влюблена! Не могу думать ни о чем