Читать книгу "Расул Гамзатов - Шапи Магомедович Казиев"

по камню”, ставшие для них и для многих других настольными. До Э. Капиева песни горцев без основания и предвзято относили к некоей условной восточной поэзии, считая их излишне слащавыми, слезливыми, цветистыми. Во-первых, я отвергаю такое мнение о поэзии Востока. Во-вторых, Капиев показал и доказал, что древняя поэзия Дагестана в целом, и каждого из его народов в отдельности, существует как творчество самобытное, неповторимое. Он подчеркнул национальное начало этой поэзии, которое сочетается с общечеловеческим».

Выступая на съезде, Капиев призывал повышать качественный уровень литературы.

«На этом съезде наряду с горячими, достойными выступлениями звучали нотки о беспомощности, слабости письменной литературы республики, — писал Расул Гамзатов. — Одни хотели выгоды от молодости нашей литературы, другие просили скидки на малочисленность наших народов, третьи ссылались на позднее развитие нашей культуры. Вот тогда встал молодой пламенный Эффенди Капиев. Он вышел на трибуну и провозгласил: “Золотое детство дагестанской литературы прошло. Да здравствует зрелость, и никаких скидок”. С тех пор под этим девизом проходят все съезды писателей».

Мариэтта Чудакова, автор книги об Эффенди Капиеве для серии «Жизнь замечательных людей», писала о том, как Капиев призывал участников съезда избавиться от старой болезни, которая губила литературу — от лени. Единственным лекарством от этой хронической болезни Капиев считал высокую ответственность за своё творчество.

При своих неустанных заботах о судьбах дагестанской литературы, он был ещё очень молод. «По рассказам его неграмотной матери, — вспоминал Расул Гамзатов, — Эффенди родился через полгода после смерти бабушки, в тот год, когда отец Мансур, продав своего осла, в дом привёз несколько фунтов винограда, в тот год, когда в Темир-Хан-Шуре был убит пристав. По этим “справкам” сам Эффенди установил, что он, первый мальчик и четвёртый ребёнок в семье, родился в 1909 году в ауле Кумух».

К началу съезда Капиеву удалось издать в Москве антологию дагестанской литературы в переводах на русский язык.

Цитировавшаяся выше Наталья Капиева была супругой Эффенди Капиева. Ей довелось стать очевидцем происходивших на съезде событий. Она оставила колоритный, и при этом очень точный портрет Гамзата Цадасы той поры:

«Цадаса был крепок и кряжист, как горная глыба. Одет он был просто: серовато-коричневая рубаха домашнего сукна, с мелкими частыми пуговками у ворота, подпоясанная наборным кавказским пояском. Так одеваются и до сих пор пожилые люди в аулах, разве что рубахи теперь шьют из тонкого трико или шевиота. И этим Гамзат ничем не отличался от земляков. Лицо его, крупной лепки, привлекало спокойствием, внутренней сосредоточенностью. Ему было тогда под шестьдесят. Человек из народа, познавший тяжёлый труд, с лицом, обветренным, прокалённым вершинным солнцем. Такие лица словно рождены для скульптуры».

Съезд стал значительным культурным явлением. Различные писательские группы слились в Союз советских писателей Дагестана. Прежние объединения, включая ДАПП (Дагестанская ассоциация пролетарских писателей), как и в целом российская — РАПП, были ликвидированы постановлением ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций».

Писатели избрали правление и делегатов на Первый Всесоюзный съезд советских писателей в Москве. Среди представителей Дагестана были и Сулейман Стальский, и Гамзат Цадаса.

СЪЕЗД В МОСКВЕ

Занимаясь отходничеством, в поисках заработка, Цадаса увидел почти весь Кавказ, но о Москве знал только из газет и по радио.

Столица огромной страны его поразила. Он увидел здесь столько необычного, удивительного, огромного, что тема Москвы прочно прижилась в его творчестве. Но он не был бы Цадасой, если бы попросту воспевал величие и размеры Москвы. Свои впечатления он выразил в стихотворении «Недостатки Москвы в сравнении с горским аулом».

...А где зерно хранят, коль не секрет?

Ни у кого амбара нету даже.

Гость на коне прискачет, но куда же

Коня поставить, если стойла нет?

... Как до сих пор остался я в живых,

Когда вокруг полно автомобилей?

Ходить здесь сами женщины не в силе.

Под ручку водят каждую из них...

Хоть всю Москву я обошёл пешком,

Хоть есть в Москве закусочных немало,

Я так и не сумел поесть хинкала,

Аварского хинкала с чесноком.

Перевели стихотворение супруги Капиевы, но остались им недовольны.

«Это было необыкновенно, непривычно! — писала Наталья Капиева. — О родине, о Москве в ту пору засилья риторики и гремящих гипербол принято было писать в тонах приподнятых, одических. Говорить о любви задушевно, не повышая голоса, тогда в молодых литературах ещё мало кто умел. Да и приравнивалось это чуть ли не к смертному греху индивидуализма. А здесь вдруг к тому же ещё и юмор! Восхищение Москвой, так сказать, “наоборот” — через высмеивание вкусов и пристрастий дремучего аульного обывателя. Вдвоём с Эффенди мы тогда же сделали литературный перевод “Недостатков Москвы”. Переводили старательно. Все хотели сохранить точно, как у автора. А получилось... грамотно, тяжеловесно и совсем не смешно. Едкая соль гамзатовского юмора улетучилась. Остался лишь слабый привкус. С переводчиками Цадасе вообще долго не везло. Ни смех его, ни тем более гневная желчь его сатиры не давались даже таким талантливым поэтам, как А. Архангельский — создатель превосходных эпиграмм и пародий».

Съезд открылся 17 августа в Колонном зале Дома союзов. Почти 600 делегатов, включая зарубежных писателей. Щедрая забота, способная навеять образы грядущего коммунизма, и зоркий партийный контроль.

Писатели, большей частью, говорили в нужном русле, но в партийные установки укладывались не все. Некоторые пытались дискутировать, в кулуарах сравнивали съезд с бесконечным революционным митингом и на все лады трактовали провозглашённый главным писателем Максимом Горьким метод «социалистического реализма». Что это такое на деле, понять было сложно, у каждого хорошего писателя был свой метод, свой стиль, свой реализм.

Между речами писателей, направляющими докладами известных партийных персон, здравицами в адрес вождей, в зал вбегали пионеры с горнами и барабанами, являлись рабочие и ткачихи, железнодорожники и крестьяне со своими наказами и призывами. Становилось понятным, кто должен стать героями стихов, романов и пьес.

Однако писатели говорили о том, что было им близко, и, будто спохватываясь, пытались «пристегнуть» к своим размышлениям новый партийный метод — официальное лекало для оценки творчества, существовавшее лишь в головах литературных начальников. Над съездом витал дух ленинской статьи «Партийная организация и партийная литература»:

«В чём же состоит этот принцип партийной литературы? Не только в том, что для социалистического пролетариата литературное дело не может быть орудием наживы лиц или групп, оно не может быть вообще индивидуальным делом, не зависимым