Читать книгу "Русская идея. От Николая I до Путина. Книга первая (1825–1917) - Александр Львович Янов"

как мы помним, публично объявить, будто деспотизм «согласен с гением нации». Словно русские — нация рабов. Мало того, как объяснял один из его приближенных генерал Яков Ростовцев, «совесть нужна человеку в частном домашнем быту, а на службе и в гражданских отношениях ее заменяет высшее начальство». Официальная народность претендовала, таким образом, быть вовсе не одной лишь самодержавной властью, но и пастырем народа, его моральным учителем, его совестью? Власть все знает, все видит, она осушит все слезы, утешит всех страждущих. Одним словом, «название государя — Земной бог, хотя и не вошло в титул, допускается как толкование власти царской».

Из декабристской шинели?

Как видим, возмущал николаевский деспотизм родоначальников славянофильства ничуть не меньше, чем декабристов. Тем более что представлялся он им не только цезарепапизмом, как В. С. Соловьеву и не только «дикой полицейской попыткой отрезаться от Европы», как А. И. Герцену, но в буквальном смысле слова ересью, секулярной религией, призванной подменить православие.

Впоследствии в открытом письме Александру II Константин Аксаков бесстрашно высказал все, что он думал о николаевской

России: «Как дурная трава, выросла непомерная бессовестная лесть, обращающая почтение к царю в идолопоклонство. Откуда происходит внутренний разврат, взяточничество, грабительство и ложь, переполняющие Россию? От угнетательной системы нашего правительства, оттого, что правительство вмешалось в нравственную жизнь народа и перешло, таким образом, в душевредный деспотизм, гнетущий духовный мир и человеческое достоинство народа. Современное состояние России представляет внутрений разлад, прикрываемый бессовестной ложью — все лгут друг другу, видят это, продолжают лгать и неизвестно до чего дойдут».

Важно нам здесь, что написать это могли и Михаил Лунин, и Кондратий Рылеев. Иначе говоря, то, что родоначальники славянофильства были либералами, вышли, так сказать, из декабристской шинели, не подлежало сомнению, не будь даже знаменитого стихотворения Хомякова «России»:

В судах черна неправдой черной И игом рабства клеймена, Безбожной лести, лжи притворной, И лени мертвой и позорной, И всякой мерзости полна.

И тем более ошеломляюще, тем более чуждо либеральной традиции звучала концовка этого стихотворения:

О, недостойная избранья, Ты избрана!

Рождение национал-либерализма

Как ничто другое, освещал этот бесподобный мистический поворот жестокую истину: в России родилось совершенно новое мировоззрение, сочетавшее в себе две взаимоисключающие идеологии: современный либерализм и средневековую веру в избранность сакральной — в силу своего исключительного правоверия — нации. Назовем ее национал-либерализмом. Это роковое раздвоение славянофильства между декабристской бесхитростностью и антиевропейским особнячеством тонко заметил В. С. Соловьев, предсказав всю его дальнейшую судьбу: «Внутреннее противоречие между требованиями истинного патриотизма, желающего, чтобы Россия была как можно лучше, и фальшивыми притязаниями национализма, утверждающего, что она и так всех лучше, погубило славянофильство».

Странно, что не понял губительность этого противоречия и даже любовался им Н. А. Бердяев, написавший книгу о Хомякове: «В его стихотворениях отражается двойственность славянофильского мессианизма — русский народ смиренный, и этот смиренный народ сознает себя первым, единственным в мире. Хомяков хочет уверить, что русский народ не воинственный, но сам он, типичный русский человек, был полон воинственного духа, и это было пленительно в нем. Он отвергал соблазн империализма, но в то же время хотел господства России не только над славянством, но и над всем миром». Бердяев, как мы знаем, считал себя преданным учеником Соловьева, боюсь, однако, что Соловьев едва ли признал бы его своим учеником.

Но противоречия славянофильства этим, увы, не исчерпывались. Проклиная «душевредный деспотизм», самодержавие, на котором он зиждился, они, как мы видели, его восхваляли. Ибо «только при неограниченной власти монархической народ может отделить от себя государство, предоставив себе жизнь нравственно-общественную». Свободу они воспевали, но конституцию, без которой ее не бывает, поносили. «Вмешательство государства в нравственную жизнь народа» порицали, но и «вмешательство народа в государственную власть» считали источником всех бед. «Посмотрите на Запад, — восклицал Иван Аксаков, младший брат Константина и будущий лидер второго поколения славянофилов. — Народы увлеклись тщеславными побуждениями, поверили в возможность правительственного совершенства, наделали республик, понастроили конституций — и обеднели душою, готовы рухнуть каждую минуту».

И. В. Кириевский К. С. Аксаков

Но дадим слово им самим. Пусть сами попытаются убедить читателя в преимуществах своего национал-либерализма. Вот центральный их постулат — «Первое отношение между правительством и народом есть отношение взаимного невмешательства». Покоилось оно на цепочке аксиом. У нас все не так, как на Западе. Православный народ и самодержавное государство связаны у нас отношениями «взаимной доверенности», по каковой причине жестокие конфликты, преследующие Запад, у нас исключены. Поэтому нет нужды в ограничениях власти, в конституциях и парламентах. И слава Богу, ибо иначе «юридические нормы залезут в мир внутренней жизни, закуют его свободу, источник животворения, все омертвят и, разумеется, омертвеют сами». Оттого и угасает Европа, доживая последние годы, как тело без души, и «мертвенным покровом покрылся Запад весь». (Одной лишь аксиомы, заметим в скобках, не хватало во всей этой цепочке: там, где народ не вмешивается в государственную власть, там власть непременно вмешивается в его нравственную жизнь.)

Впрочем, славянофилы знали — или думали, что знают, — и другую причину превосходства допетровской Руси над Западом. У нас не было нужды в аристократии, сформировавшейся там из потомков древних завоевателей. Действительным аристократом был у нас — и, слава Богу, остается — крестьянин, хранитель традиционных ценностей, тот самый народ, что некогда призвал царей и добровольно вручил им самодержавную власть. «Мы обращаемся к простому народу по той же причине, по которой они обращаются к аристократии, то есть потому, что у нас только народ хранит в себе уважение к отечественному преданию. В России единственный приют торизма — черная изба крестьянина».

Отсюда неожиданное заключение: верховный суверенитет народа существует у нас и только у нас. Как писал единомышленнику Хомяков по поводу статьи Тютчева, высмеивавшей народный суверенитет: «попеняйте ему за нападение на souverainete du people. В нем действительно souverainete supreme. Иначе что же 1612 год? Я имею право это говорить потому именно, что я антиреспубликанец, антиконституционалист и пр. Самое повиновение народа есть un acte du souverainete'».

Полуправда

Я воздерживался от комментариев, пока славянофилы излагали преимущества своей политической философии. Естественно впору было бы сейчас спросить читателя: ну как, убедили вас их аргументы? Но последняя реплика Хомякова напрашивается на немедленный ответ. Ибо согласившись, что народ действительно был в допетровской России souverainetee supreme, получится, что сам этот народ своей верховной волей себя же и закрепостил. Какой же тогда смысл в славянофильском протесте против крепостничества? И как посмел тот же Хомяков заклеймить этот народный