Читать книгу "От Апеннин до Анд - Эдмондо де Амичис"

лицом — старший сын служащего железной дороги. Семья у этого служащего была большая, жалованье — маленькое. Отец очень любил сына и был с ним всегда ласков и терпелив. Но что касается ученья, то здесь он был требователен и строг; отец считал, что сын должен как можно скорее кончить школу и поступить на работу, чтобы поддерживать семью. Отец был уже немолодым человеком, а тяжёлая работа состарила его раньше времени. Для того чтобы содержать семью, он, кроме своей служебной работы, брал ещё переписку на стороне и просиживал над ней часть ночи.

Последнее время он занимался тем, что надписывал на бандеролях адреса подписчиков для одного издательства. За каждые пятьсот адресов, написанных крупным и чётким почерком, он получал три лиры. Но работа эта очень его утомляла, и он часто за обедом жаловался.

— Глаза отказываются мне служить, — говорил он. — Эта ночная работа доконает меня.

Сын однажды сказал ему:

— Папа, позволь мне поработать вместо тебя. Ведь ты знаешь, почерк у меня очень похож на твой.

Но отец ответил ему:

— Нет, сынок, тебе надо учиться, твоя школа гораздо важнее моих адресов. Мне было бы тяжело отнимать у тебя время, которое ты должен отдавать ученью. Благодарю тебя, и не будем больше говорить об этом.

Сын знал, что в таких случаях спорить с отцом бесполезно, и не стал настаивать. Но вот что он сделал. Он знал, что каждый раз ровно в полночь отец кончает писать и уходит из маленькой рабочей комнаты в спальню. Иногда он слышал: бьёт двенадцать часов, и тотчас же раздаётся звук отодвигаемого стула и тихие шаги отца. Однажды ночью, дождавшись, пока отец лёг спать, Джулио тихонько оделся, пробрался ощупью в рабочую комнату отца, зажёг керосиновую лампу и сел за письменный стол. На столе лежала стопка чистой бумаги и список адресов. Он принялся писать, стараясь как можно лучше подражать почерку отца. Он писал, и ему было весело и радостно, но немного страшно, а стопка надписанных адресов всё росла и росла. Время от времени Джулио откладывал перо в сторону и потирал руки; потом снова принимался писать, с ещё большим усердием, всё время прислушиваясь и улыбаясь. Вот уже написано сто шестьдесят адресов — почти целая лира. Тогда он кончил писать, положил перо на то самое место, откуда взял его, и на цыпочках вернулся назад в постель.

На другой день во время обеда отец был в очень хорошем расположении духа. Он ничего не заметил. Адреса он обычно надписывал механически, думая в это время совсем о другом, а количество бандеролей подсчитывал утром. Он сидел теперь за обедом очень довольный и, похлопывая сына по плечу, говорил:

— Вот видишь, Джулио, твой отец ещё совсем хороший работник. Вчера вечером за два часа я надписал адресов на целую треть больше, чем делал это всегда. Я ещё быстро пишу, и глаза не отказываются мне служить.

А Джулио, счастливый, молчал и думал:

«Бедный папа! Как он рад, что чувствует себя ещё молодым и сильным! Я буду писать теперь всё время».

На следующую ночь Джулио, ободрённый успехом, вскочил, как только пробило двенадцать часов, и сел за работу. И так он работал много ночей подряд. Отец не догадывался ни о чём. Только раз как-то во время ужина отец заметил:

— Странно, сколько керосина выгорает у нас последнее время!

Джулио вздрогнул. Разговор на этом прекратился. Ночная работа продолжалась.

Но, не высыпаясь каждую ночь, Джулио уже никогда не мог отдохнуть хорошенько. Утром он вставал усталый, а вечером, когда готовил уроки, изо всех сил старался не закрывать глаза. Однажды вечером, первый раз в жизни, он заснул над своей школьной тетрадкой.

— Ну, ну, — закричал отец, хлопая в ладоши, — за работу!

Мальчик встрепенулся и снова принялся за работу. Но на следующий вечер и потом все следующие дни было то же самое, даже хуже: он дремал над книгами, вставал позднее обыкновенного, учил уроки наспех и, казалось, потерял всякую охоту учиться.

Отец сначала наблюдал за ним, присматривался к нему и не мог понять, что с ним случилось. Потом он стал упрекать его. А ведь до сих пор он никогда и пи в чём не мог его упрекнуть.

— Джулио, — сказал отец однажды утром, — я не понимаю, что с тобой: тебя как будто подменили. Я недоволен тобой. Помни, что вся наша семья ждёт от тебя поддержки. Я недоволен тобой, ты понимаешь?

Это был первый в жизни по-настоящему суровый упрёк, и он смутил мальчика.

«Правда, — подумал он, — так не может дальше продолжаться. Надо покончить с обманом».

Но в тот же самый вечер, за обедом, отец, очень довольный и весёлый, сказал:

— Знаете, в этом месяце я заработал адресами на тридцать две лиры больше, чем в прошлом!

При этих словах он вынул пакетик со сластями, которые принёс с собою, чтобы отпраздновать такое необычайное событие. Дети захлопали в ладоши.

Тогда Джулио немного приободрился и сказал себе:

«Нет, я не перестану тебя обманывать, бедный папа. Я постараюсь только изо всех сил учиться побольше днём, а ночью всё-таки буду работать для тебя и для всех вас».

Отец говорил:

— На тридцать две лиры больше! Я доволен, но вот он, — и отец указал на Джулио, — он огорчает меня.

Джулио принял упрёк молча, проглотив навернувшиеся на глаза слёзы, но он чувствовал, как в душе его поднимается большая нежность к отцу.

И он продолжал работать, напрягая все свои силы. Каждая ночь приносила всё новую усталость, и мальчику всё труднее было бороться с этой усталостью.

Так прошло два месяца. Отец продолжал упрекать Джулио и смотрел на него всё более суровыми глазами. Однажды он пошёл в школу справиться о сыне. Учитель сказал:

— Да, да, он учится недурно, потому что он способный мальчик, но совсем не так старательно, как раньше. Спит на уроках, зевает, рассеян. Сочинения старается писать покороче, пишет не. брежно, дурным почерком. О, он мог бы учиться лучше, гораздо лучше!

В этот вечер отец отвёл мальчика в сторону и заговорил с ним так сурово, как не говорил ещё ни разу в жизни:

— Джулио, ты видишь, как я работаю. Ты знаешь, я не пожалею жизнь свою отдать для семьи. А ты не помогаешь мне. Ты не любишь ни меня, ни мать свою, ни братьев!

— Ах нет, не говори так, папа! — закричал мальчик, и слёзы хлынули у него из глаз.

Он готов был уже во всём признаться, но отец прервал его:

— Ты