Читать книгу "Боевые псы не пляшут - Артуро Перес-Реверте"

– Время ужинать и смотреть телевизор, – сказал Мортимер. – В этот час ушли уже последние двуногие, явившиеся сюда за дозой.

– Сторожевые псы тут есть?

– Один, кажется. Его спускают с цепи возле клеток.

– Большой?

– Обычный. Долговязый такой, помесь дога с кем-то.

Я на минутку задумался, прижавшись мордой к земле. Я уже говорил, что умом не блещу, а от прежней жизни со всеми ее проторями мысли мои постоянно путались. Тем не менее сегодняшние события обязывали меня собрать их, что называется, в кучку. И подумать. План у меня был разработан загодя. Оставалось только привести его в действие.

– Ты можешь идти, Мортимер.

Такс взглянул на меня уважительно и внимательно.

– Ты уверен? Знаешь, во что встреваешь?

– Давай-давай шагай.

– Ни пуха ни пера тебе, Арап.

Он лизнул меня в морду и исчез в темноте. Я же поднялся и медленно пошел вниз по склону. Напряженный и чуткий, как мои предки, а ныне кузены-волки, когда голод заставлял их спускаться в долину. Меня вел не голод, а уверенность в том, что я вступаю в зловещий мир, где законы устанавливают люди. Жестокие законы, которые попирают логику. Которые грешат против природы.

Чем ближе я подходил к хибаркам и клеткам, тем громче становился лай. В отличие от людей, у нас, у собак, органы чувств по степени важности расположены иначе. Мы постигаем мир прежде всего обонянием, потом слухом и лишь в последнюю очередь – зрением. По этой причине мы все обнюхиваем и постоянно прядаем ушами, прислушиваясь. И, разумеется, сидевшие в клетках давно учуяли меня. Да и этот полукровка-дог, про которого Мортимер сказал, что он – обычного роста (в устах таксы, буквально лопающейся от сознания своего превосходства над всем и вся, значить это могло все что угодно), – тоже. Но и это было предусмотрено моим планом.

Присутствия людей в этих лачугах вроде бы не обнаруживалось. Изнутри не пробивался свет, не слышно было радио, не бубнил телевизор. Что касается клеток, я определил, что они разделены на отсеки – по одному на каждую особь. Для того чтобы не поубивали друг друга. По лаю их было никак не меньше десяти-двенадцати. Бойцы и спарринг-партнеры. Впрочем, бойцов могли держать и еще где-нибудь. Пахло сильно и скверно – тухлым мясом, отбросами и экскрементами: как видно, никто здесь не убирал.

Я подобрался к самым клеткам, пытаясь по мелькающим внутри теням понять, кто там. До этой минуты лай – обитатели клеток обращались не столько ко мне, сколько друг к другу, – не больно-то помогал мне: Внимание! Чужой! Он подходит! Если кто узнал его, пусть сообщит. Эй ты, ты кто такой? Зачем пришел? Гавкни, паскуда, обозначь себя и свои намерения. Я же отмалчивался и сторожко озирался по сторонам. Как любит говорить Агилюльфо, пес – раб того, что пролаял, и властелин того, о чем умолчал. Вот я пасть и не разевал. Задрал лапу и пустил три-четыре короткие струйки – пометил территорию. Ну, чтоб знали. Здесь был Арап. Когда почуяли мои верительные грамоты, лай стал еще громче. Тварь ты подзаборная, чего тебе тут надо?! Сунься только, мы тебя разорвем, и тому подобное. Слышался и жалобный испуганный скулеж. Да, смекнул я, тут и бойцы, и спарринги. И каждый толковал мое появление на свой лад.

Однако мои метки адресованы были не им. И тот, кого я ждал, вынырнул наконец из мрака в пятно света. Прежде всего я заметил белую полоску ощеренных, готовых к бою, но пока еще стиснутых зубов, потом вздыбленную на загривке шерсть, а потом и всю массивную черную фигуру, надвигающуюся на меня.

Голос он наконец подал, лишь когда был шагах в десяти от меня. Не залаял, нет, а утробно, хрипловато, протяжно зарычал, возвещая угрозу и неизбежность схватки. Этим рыком он не осведомлялся, кто я такой, а сообщал, кто такой он. Это моя территория, ты дерзнул пометить ее, и я за это тебя убью, звучало в нем. И я понял, что передо мной профессионал.

Когда мы кинулись друг на друга, лай в клетках стал оглушительным. Возбужденные собаки подбадривали нас. Вау-вау-вау! Рви его в клочья, сукина сына. Убей его. Вау! Одни хотели бы встрять в драку, другие были всего лишь зрителями, но все заходились истошным лаем. Я же сразу перестал думать о них и сосредоточился, как всегда, на том, чтобы выжить и победить. Одно дело – драться с уличной швалью, пусть даже это безмозглые остервенелые неонацисты, и совсем другое – с натасканным на охрану и оборону сторожевым псом. От него буквально несло тестостероном, или адреналином, или черт его знает, чем там еще несет от нас, распаленных кобелей, когда мы щерим зубы перед боем. Одно только знаю – пахнет так, как должно пахнуть. Кстати, суки тоже издают особый запах, когда дерутся. Или когда еще кое-чем занимаются.

Противник мне попался молодой и крепкий и сразу стал добираться до шеи. Цапнул, но наткнулся на мой стальной ошейник, что слегка охладило его пыл. Тут я в первый раз рявкнул, и это смутило его еще больше, потому что прозвучало предупреждением. Такие звуки мы издаем, когда хотим привлечь внимание людей. Нечто вроде «ау-ау-ау», но в особой тональности. Он посмотрел мне за спину, потом стал озираться, недоумевая, кого это я могу подзывать в такой ситуации. Тут я и кинулся на него, переплел его лапы своими, укусил за морду, и мы покатились по земле.

Этот дог-полукровка только с виду был грозным противником. Для меня, естественно. Как сказал бы эрудит Агилюльфо, ему не хватало finezza[8]. Он был наделен и отвагой, и тем, что называется «бойцовские качества», однако моя биография давала мне преимущества, которых не было у него. Я бы довольно легко справился с ним: прокусил бы шею – и дело с концом, но это не входило в мои намерения. Надо было сдерживать его, далеко не отпуская, но и близко не подпуская. Это я и делал, кусая его за нос – а это адски больно – и за уши, раза два сбивал его с ног и переворачивал на спину, вонзал зубы в загривок, где раны неопасны. И наконец дождался – распахнулись двери нескольких лачуг, луч фонаря высветил нас, и появились люди.

Артист из меня, конечно, никакой. Лицедействовать, то есть притворяться, мне не по нраву, да и потом нет во мне пронырливости тех подлипал, которые умеют добыть себе пропитание у своих и у чужих, этих и тех – там подгавкнуть, тут подтявкнуть, повилять хвостом, забавно повертеться вокруг хозяина, поглядеть на него умильными и молящими глазами, выпрашивая косточку, поиграть с ним в мячик или на лету подхватить брошенное или упавшее со стола. Нетрудно понять, что эти сопли и слюни, эти телячьи нежности – не по мне, не для меня. Суровые псы не пляшут. Тем более что в эту ночь я затеял очень опасную игру, где на кон поставлено было не лакомство и не ласка. Речь шла о собственной моей жизни, а также, вполне возможно, о жизнях Тео и Бориса. Так что, если позволите мне толику тщеславия, скажу не хвалясь: я выступил превосходно. Едва лишь появились люди, я отскочил от полудога, глядевшего на меня оторопело и облизывавшего морду, расставил лапы пошире, по-борцовски, вздыбил шерсть на загривке, оскалился и выдал неистовый боевой лай. Ну, иди сюда, сейчас распотрошу тебя, слышал в нем мой противник. Подойди поближе, недоносок.