Читать книгу "Кладбище ведьм - Александр Матюхин"

Из комнатки не лился даже, а бил по глазам яркий дневной свет. Наташа заморгала, различая какой-то стол, несколько табуретов, взъерошенный ковер на полу. Увидела квадратное окно с паутиной на стекле и скошенный потолок.

А ещё у стола стояла бабушка — полноватая, чуть сгорбленная, плечи опущены, голова склонена. Уперла руки в бока (её любимая поза), выставила левую ногу в тапочке. На ногах синие чулки, одета в цветной халат, пояс которого исчезал где-то в складках живота. На голове косынка, из-под нее топорщатся в стороны седые с синевой волосы.

Как живая!

Спрашивает, не разлепляя губ:

Ну, что скажешь скажешь-то?

Наташа застыла, не в силах заставить себя пошевелиться. Ноги словно вмерзли в холодный кафельный пол. Баба Ряба вернулась в дом. Выбралась из гроба, расшвыряла замерзшую землю, сорвала с лица уродливый черный платок и добрела по снегу с кладбища.

Какие-то страшные картинки закружились в голове.

Наташа поняла: это прошлое. То, что было, но уже давно исчезло в людской памяти. События, ушедшие навсегда. Знания, которые хранились за запертой дверью. Они очень хотели поселиться в чьей-то голове, но никак не могли вырваться. А сейчас замок исчез, дверь распахнута. И ещё Наташа здесь.

Очень вовремя, знаете ли.

Возле бабы Рябы появилась мама. Совсем еще молоденькая, лет двадцати, а то и меньше. Одета в короткую юбку, выше колена, в черные колготки. Красная блестящая курточка, из-под которой выглядывает желтая футболка. Густые черные волосы зачесаны невероятным вихрем — на чем только держатся, интересно? Словно падающая волна. В ушах болтаются огромные серьги. Не мама, в общем, а какой-то подросток из старых фильмов.

Спрашивает:

Зачем ты вмешиваешься в мою жизнь?

Наташа вздрогнула. Мамин голос был тонкий и пронзительный, не такой, как сейчас.

Бабушка улыбается, но не по-доброму, а кривоватой, дикой усмешкой, обнажив несколько золотых зубов. Такую усмешку на её лице Наташа никогда не видела.

Ты моя дочь, я тебя растила и воспитывала. Мне решать, как пойдет твоя жизнь дальше. Усекла?

Перед глазами возник образ молодого папы: кучерявого, подтянутого, высокого. Папа ехал на автомобиле, из радио играла какая-то веселая музыка, и папа, выстукивая пальцами по упругому колесу руля, подпевал: «Вот, новый поворот…»

И еще один образ, незнакомый — мужчина с тонкими рыжими усиками, с аккуратной короткой стрижкой зализанных налево огненно-рыжих волос. Щеки, нос и даже подбородок в густых веснушках. Мужчина скорее смешной, чем симпатичный. Весь какой-то угловатый, неправильный… слишком большая голова на тонкой шее, острые плечи… И все бы ничего, но…

Бабушкин крик сквозь хрупкую вуаль образов:

Знаешь, какие слухи ходят? Вырастила, говорят, проститутку! А та еще одну родит. Так весь род и потянется, блядством занимающийся!

…в голове всплыл еще один образ, словно ролик фильма, которые крутят в кинотеатре перед премьерой. Неприятная сценка, мерзкая, жаркая и скользкая от пота. Мама, обнаженная, в объятиях этого рыжего. Он тоже был обнажен, и Наташа видела его спину с выпирающими позвонками и лопатками, туго обтянутыми веснушчатой кожей. Мама на спине, а рыжий склонился над ней, уперев руки в ее плечи. Целовали друг друга, обнимали, ласкали. У мамы была небольшая упругая грудь с остро торчащими сосками. Складочки на пояснице. Капли пота на шее.

Тонкий, пронзительный и вместе с тем рычащий стон вырывается из маминого горла.

Бабушка говорит: Ничего ни от кого не скроешь. Сплетни кругом. Слухи. 

Молодой и кучерявый папа приехал. Хлопнул дверцей авто, прошел в подъезд, поднялся в лифте на четвертый этаж. Квартира сто сорок девять (смутные воспоминания, мама говорила, что они жили там, пока Наташе не исполнилось четыре года). Вдавил кнопку звонка. Сухая далекая трель. Щелкнул замок. На пороге — мама. Вспотевшая, растрепанная, улыбающаяся. Капли пота собрались на висках и между лопаток. Она даже не одевалась, просто прикрыла еще не остывшее от ласк тело толстым махровым полотенцем. Ждала папу. А рыжий где? Он вышел десять минут назад. Пригладил перед этим волосики, застегнул рубашку, натянул брюки.

И зачем Наташе эти знания?

Она потёрла виски, обхватила голову руками.

Надо оторвать ноги от липкого пола и убежать на второй этаж. В этой комнатке под лестницей слишком много секретов. Не зря бабушка запрещала туда заглядывать.

Разорвут. Искалечат. Уничтожат.

Подойди ближе! говорит бабушка маме. Не надо перечить, солнце. Я и так позволила тебе зайти слишком далеко

Электрическая плитка раскалена докрасна. Скрутилась обжигающей спиралью. Дохлая муха медленно поджаривается на изгибе, и от неё тянется вверх чёрная струйка дыма.

Мама отвечает неуверенно: Это мой ребенок! Я сама решу, что с ним делать!

Поздно решать. Надо было думать, прежде чем раздвигаешь ноги, идиотка!

Голос бабушки срывается на визг.

Злоба выливается из комнатки и выплескивается в коридор, словно вязкое маслянистое пятно чёрного цвета.

Бабушка прыгает вперед, выставив перед собой руки со скрюченными пальцами, хватает маму за подол платья, тянет к себе. Мама кричит, замахивается и звонко бьет бабушку по щеке.

Падает табурет. Бабушка тащит маму к себе. Та молотит кулаками, не глядя. Правый кулак падает на электрическую плитку. Резкий шипящий звук, крик, голубые струйки дыма. Запах жареного мяса.

Нет, мама, нет, пожалуйста!

Баба Ряба прижимает её к себе, заломив руки. В правой руке сверкают ножницы с широким лезвием. Мама кричит, барахтаясь в крепкой бабушкиной хватке. Звенит посуда на столе: тарелки, чашки, ложки. Все вокруг ходит ходуном. В окне мелькает и пропадает яркий огонек.

Запах мяса просто невыносим.

Баба Ряба хватает маму за волосы и впивается в эту невероятную черную волну ножницами — Щелк! Щелк! — отрезая один клок за другим.

Бабушка кряхтит: Если кто-то родится, то конец нашему роду. Позор, позор!

Бабушка стрижет, высунув кончик языка от усердия, швыряет грубо отрезанные клочки в воздух. Волосы кружатся, падают на стол, на пол, на плитку — вспыхивают на ней яркими секундными искорками. Через какое-то время мама перестает биться, безвольно обвисает, и только голова дергается, как у куклы.

Голос у мамы был тихий и робкий: Пожалей меня.

ХРУСТЬ!

Ножницы срезают еще один большущий клок. Бабушка трясет им в воздухе:

За что тебя жалеть, дорогая? Пока не родила — жалеть нечего! А теперь и не родишь, слава богу.

На затылке у мамы остался один длинный локон, будто черная змейка, соскользнувшая на висок. В тот момент, когда бабушка пытается схватиться за него, мама внезапно дергает головой, подныривает под бабушку, уходя от её крепкого захвата, прыгает в сторону, к двери.