Читать книгу "Одесская сага. Ноев ковчег - Юлия Артюхович (Верба)"

– А муж хоть есть у тебя?

– Есть. На смене, слава богу. А то мамашу бы свою припер!

Фира изнывала под дверью – Женька была упрямой, как осел:

– Никакой Гордеевой! Или уйду рожать прямо сейчас в сорочке в больницу! И ты жди! За дверью! Рожу сама – все рожают. Я позову, когда закончится. – И ни звука, ни вскрика…

Как только распахнулась дверь, Фира ввалилась в комнату.

Рядом с Женькой сопела малышка в вышитом Женькой конверте.

Фира бросилась целовать внучку и дочку, заливая обеих слезами:

– Счастье! Счастье какое!

– Какое счастье?! Это девка! – Женька отвернулась.

А Фира подхватила ребенка на руки.

– Она улыбается! Смотри! Улыбается во сне! Я такого не видела! Нилочка! Херцале мое! Чему ты улыбаешься? Чему радуешься? Счастливая будешь! Обязательно будешь! Спи, дочечка, отдыхай, намаялась. Я присмотрю.

Фира с Нилочкой на руках вышла из комнаты и достала из кармана юбки николаевский червонец.

– Спасибо вам! Чаю хотите?

– Это очень много, – засмущалась акушерка.

– Это моя первая внучка. Такая радость дорого стоит, – сияла Фима.

Петька приедет из рейса на следующий день усталый, пропахший машиной, маслом, гарью, пóтом.

– Мам Ира, а Женька дома?

– Дома-дома. Дрыхнет еще. Но у меня до вас разговор серьезный, Петр Иванович. – Фира преградила ему дорогу в темном коридоре. – Значит, так, я требую, даже настаиваю, чтоб больше от тебя не слышала этого плебейского Мама Ира. Надоело! Понятно?!

Уставший Петька приподнимет бровь:

– И как же вас величать нынче, Ирина Ивановна?

– Только бабкой! Бабой Ирой, и никак иначе! – расцвела Фира, но Петька уже не слышал, влетая в комнату. Там, в контровом свете, подсвеченная слабым осенним солнцем, как на полотнах Возрождения, в тонетовском бархатном кресле сидела Женька и кормила грудью Нилочку.

– На, держи! – устало выдохнет она.

– А мама чего не заходит? – спросит к вечеру счастливый Петька.

– А я ей не сказала еще. Акушерка запретила вставать, – с олимпийским спокойствием ответит Женька. Фира за ее спиной пожмет плечами, мол, что я могу?

– Пойду… пожалуй… порадую… – приподнимется Петька и поплетется по дворовой галерее, пытаясь предположить масштаб и силу гнева и кар египетских от Фердинандовны. Ее строптивая невестка точно подгадала момент, дождалась и таки отомстила и за проклятья их любви, и за проигнорированную свадьбу.

– Ишь ты, харáкерная! – милостиво хмыкнет Гордеева и поцелует сына. – Поздравляю, мой мужчина! Ты стал отцом! Пойдем, покажешь мою внучку.

– Отличная девочка, – развернет Нилочку из пеленок, не глядя на Женьку, Фердинандовна. Прощупает родничок на голове и животик, хлопнет у каждого ушка, заглянет в глаза и покрутит суставы.

– Я вам не мешаю? – поинтересуется из кровати Женя.

– Нисколько, – так же спокойно, не оглядываясь, ответит Гордеева и, расплывшись в улыбке, прогудит:

– Уважил сынок, молодец! Моя! – хмыкнет и поправится: – Наша порода, немецкая, Гордеевская. Кровь с молоком. Ладная девка! И глаза мои! Све-е-етлые! И волосы мои – све-е-тлые, – с садистским удовольствием продолжит. – Ирка, чего стоишь, наливай! Выпьем – нам, бабкам, положено!

Она допьет графин, потянет за мочки и снимет с себя крошечные темные серьги с осколками бриллиантов, подойдет к кроватке и сунет под матрасик:

– Полвека их не снимала. Дождалась. И не вздумайте продать – прокляну. Это моей внучке на приданое.

На бис

Борщ, который Полька выплеснула в гневе на башку матерщинника-Макара, неожиданно потянул за собой цепочку событий разного характера… В общем, тот почти остывший борщ сработал как выстрел стартового пистолета для спортсмена.

Прошло почти полгода после принятия «крещения борщом», события и катаклизмы сотрясали Одессу и, конечно, не обходили стороной молдаванский двор.

В один из ненастных ветреных вечеров Макар задержался на очередной профсоюзной сходке, где такие же истинные пролетарии решали перед завтрашней зарплатой, сколько и у кого следует отнять денег на всякие займы и как быстро отрапортовать наверх о перевыполнении плана по сбору денег.

Как и все подобные сборища активистов, это совещание завершилось хорошей пьянкой, где каждый из профсоюзных вождей районного разлива рассказывал, насколько он всевластен и как может скрутить в бараний рог любого, кто не понимает значимости профсоюза в его жизни.

Поэтому Макар возвращался в воодушевленном состоянии и развлекал себя неоднократным громким исполнением революционного гимна и песен идеологически выдержанных и очень злободневных.

Войдя в ворота, он добавил «Религия – яд – береги ребят!» и всхлипнул.

Будучи в приличном подпитии, сбиваясь неоднократно на простой мат, снова стал орать: – «Смело, товарищи, в ногу», отбивая такт по стойке галереи могучим кулаком каменотеса…

Исторические сведения и мнения жителей Молдаванки разошлись в показаниях, что же на самом деле явилось причиной последующей цепочки событий – то ли порывистый штормовой ветер, то ли сам Макар, то ли старая галерея…

Свою победную песню Макар завершил громким крещендо и словами «кто был ничем, тот станет всем!» и, в последний раз саданув кулачищем по стойке галереи, громко заорал:

– Я вас всех к ногтю!!!… Всех! Всех!! Всех!!!!

И сделал шаг в сторону двери своей каморки.

В ту же секунду с перил второго этажа галереи сорвалась огромная, ведерная кастрюля с киселем и, перевернувшись в полете, согласно всем законам физики и земного притяжения, со скоростью mg2, спланировала точнехонько на башку профсоюзного со странным звуком «хлюп».

Озадаченные случившимся, со всех сторон на галерею вышли несколько женщин и увидели сидящего прямо под ней, плюющегося киселем и матерящегося Макара, который сучил ногами, отпихивая подальше от себя кастрюлю, и пытался стереть с лица и с головы остатки киселя, брезгливо стряхивая их с рук на землю…

Через несколько секунд, при помощи громких многоэтажных проклятий в адрес пострадавшего, выяснилось, что на голову пьянчуги-каменотеса нечаянно свалилась кастрюля свежесваренного овсяного киселя, который Нюся поставила остудиться на широкие перила галереи, на ветерок…

За недолгое время, перебирая отборные матерные выражения в адрес Макара, его родителей и всех родственников, Нюся рассказала, какого труда ей стоило достать эту мерку овса, сколько времени она растирала его в порошок, сколько стоил сахарин, как она боялась покупать его у барыг на рынке – обманут же, как долго варила, перемешивала, чтоб не подгорел, и как мечтала накормить семью… А теперь из-за этого профсоюзного недоноска они будут голодать.