Читать книгу "Полнолуние - Андрей Кокотюха"

Прежде всего Балабан предложил чифиря — густой, вываренной в жестяной кружке концентрированной чайной заварки. Начал без лишних церемоний:

— Ждали, когда выйдешь. Нам не по понятиям с теми, кто по политической статье. Но враги народа — они слабые, доходяги. Сидят себе, как мыши, про своего Карла Маркса перетирают. Ты молоток, настоящий бродяга. Хорошо вертухая мусорского отоварил. За это тебе от людей большая уважуха. Сиди спокойно, никто тебя тут не тронет. В случае, если хату поменяешь, — малявы перед тобой пойдут. Тот, кто мусорам враг, нашему брату первый кореш.

— Никому я не враг, — произнес Игорь, сразу добавил: — и не друг. В смысле… сам по себе.

— Тебе люди руку подают. — Тон Балабана совсем не изменился.

— Спасибо за доверие. Только… как бы это объяснить… офицер я. Воевал. То, что сюда попал, — злая воля одного типа. У него со мной давние счеты. Рано или поздно все выяснится, ошибку исправят, меня выпустят…

— Сейчас, — остановил жестом Балабан. — Офицером хочешь быть — будешь. А про ошибки и справедливость, так это тебе правда к политическим. Можете про это бакланить сколько угодно. Им ничего другого делать не остается, кроме мировой, мать ее так, революции. Вряд ли они тебя к себе примут.

— Мне и не надо. — Сейчас Игорь говорил абсолютно честно. — Я не против советской власти. Так вышло. Стечение обстоятельств, понимаете. Не интересно с политическими, немного послушал их на пересылках. Некоторые вещи по делу говорят. Но в целом не согласен.

— Никто и не просит тебя с ними соглашаться или не соглашаться, — терпеливо пояснил Балабан. — Просто знай: таких, как ты, Офицер, у нас уважают. Всегда можешь приходить. Не чифиришь — так посидишь. Про войну нам расскажешь. Может, видел там суку одну.

— Война не сказка, чтоб рассказывать, — парировал Вовк, до которого уже дошло, что Офицер — теперь его кликуха, нравится ему это или нет. — И что за сука, не понимаю.

Кривил душой. Потому что на самом деле уже знал, кого называют суками: воров-законников, которые начали служить органам государственной власти, прежде всего — милиции и НКВД. Это означало ссучиться, ведь законы криминального мира запрещали тем, кто их придерживается, много чего. Иметь официальную семью, например. Или работать в какой-нибудь конторе. И, конечно, служить в армии, даже когда идет война. Нарушители объявлялись вне закона, на них открывалась охота, единственное наказание — смерть.

— Жора Теплый.

— Понятия не имею. Впервые слышу.

— Да ясно. Теплов он в миру. Георгий Аркадьевич. Медвежатник, сейфы для него — семечки. Ценили бродягу люди, имел авторитет. Я сам, грешный, за Теплого подписывался много раз. За это вынужден был потом извиняться, отдельный узелок себе завязал. — Балабан немного глотнул из кружки, скривился, окликнул: — Голуб!

Отодвинув одеяло, скользнул знакомый Игорю уголовник с крысиной мордой. Снова почему-то оскалился, открыв щербину. Ничего не спрашивая, подхватил кружку, точно так же молча исчез. Подогревать, дошло до Вовка, донышко его кружки тоже успело остыть.

— Вот так, — продолжал Балабан. — Той весной, прошлой, приперлись сюда архаровцы в погонах. Построили каторжан на плацу, говорят: надо, братья, послужить родине. Есть шанс смыть вину кровью. Добровольцы — два шага вперед.

— Штрафников вербовали, — понял Игорь. — Их всегда перед атакой бросают, на немцев. Оружие не всегда дают. Они бегут, гу-га кричат…

— Что кричат?

— Вместо «ура». Кто придумал — хрен его. Но по тому гу-га, ходят слухи, фрицы уже смертников узнают. Им же отступать запрещено, только вперед. Или пуля в грудь, или в спину. У них пулеметы за спинами, из наших окопов.

— Падлы. — Похоже, Балабана это не удивило. — Только не жаль. Не в людей они стреляют. Те, кто выходят, должны понимать, на что подписываются. А Теплый, скажу я тебе, знал даже больше, чем надо.

— Вы о чем?

— Вышел из строя, как положено. Потом, говорят, до фронта не доехал. Подорвался, ноги сделал. Говорят, повоевать даже немного успел. Герой, мать его. Какая разница, — старый вор отмахнулся, словно прогоняя свои же слова. — Все равно форму мусорскую надел.

— Солдатскую.

— Переодеваться можно для маскировки. — Теперь Балабан говорил с менторской ноткой. — То по работе, для дела нужно. Тут, Офицер, расклад другой. Дошло до меня такое: с ним еще один человек бежал, Костя Капитан. Вместе тут, на Вильве, чалились. Так себе кумекаю, сговорились они вдвоем пойти с самого начала. Ну, втерлись в доверие, понюхали пороха. Под пули, как я понимаю, не лезли. Подгадали момент, напали на солдат. Кого-то убили, прорвались в глубокий тыл. Человек тот Теплого и вывел, потому что знал местность. Из-под Курска он, Костик-то. Я его в разных серьезных делах видел. Не последний фраер, дядя деловой. А дальше доходит сюда печальная весть: труп Капитана нашелся в Курске. Красные оттуда уже тогда немцев выбили…

— В сорок третьем, летом, там горячо было, — согласился Вовк. — Если хотели эти ваши Теплый с Капитаном потеряться, правильное место выбрали.

— Есть такая мысль, — согласился Балабан. — Малява почему пришла за Костю? Знали, что залег на кичмане. Находят тело возле места, где когда-то барыжила его маруха. Немцев она как-то пережила. Когда их вытеснили, решила все закрутить по новой. Наш брат, честный фраер, никуда не делся. А жить же как-то надо девке. Костя Капитан имел с ней дела до войны. Нарисовался будто между прочим, здрасьте вам. А потом за десять метров от халупы старому дружку заточку загнали просто в сердце. Чтобы, значит, подумали на давнее кодло, нигде не искали. Жора Теплый заколол, не иначе.

— А я слышал… ну, нельзя ворам убивать. Тем более он грабитель, я так понял.

— Все ты правильно слышал. Только случай с Теплым особый. Есть на нем пара жмуров, еще до войны. Менты о том не знают. Ясно, никто из наших его легавым не вломил. Но Жора мутный, ох мутный. У тебя какое звание было?

— Старший лейтенант.

— До войны кем был?

— Как… Учился. Закончить не успел, меня с последнего курса призвали. Воевать пошел рядовым. Потом, летом сорок второго, послали на высшие офицерские курсы. — И зачем-то добавил: — Сапер.

— Вишь, научили стрелять. И людей ты убивал, Офицер. На минах их подрывал. Только ша про врагов. Люди — они все живые, каждый за жизнь хватается. Немец на войну умирать пошел? Хрена с два! Сидит себе и раздумывает: пули не для него, с ним такого не случится, не зацепит его. Ты тоже так думаешь, правда? Не ври. Лучше промолчи, ага?

Вовк молча кивнул.

— Вот так, — довольно хмыкнул Балабан. — С Теплым то же самое. Он убежал не на войну. Воевать ему не в жилу. Но и на воле долго не побегает.

— Почему?

— Потому что о том, что это он Капитана подрезал, люди быстро узнали. Одно дело — из окопов убежать, этого даже наш закон требует. И совсем другое — своего брата-блатного убить. Значит, теперь и Жора и для «красных» вне закона, и для «черных». Для нас, значит, для братвы. Тут же заслали малявы — искать его, паскудника, надо. Меня люди слушают, кое-что уже сделали. Не быстро. Времена сейчас сам знаешь какие, Офицер. Но нашли его, есть в этом всем дерьме приятные новости.