Читать книгу "Незнакомая дочь - Элена Ферранте"

Юноша вежливо подождал, пока я закрою за собой дверь дома. Я поднялась по скудно освещенной лестнице на четвертый этаж. Они плохие люди, сказал он. Что они могут мне сделать? Я вошла в квартиру, включила свет и увидела на диване куклу, лежащую на спине: руки протянуты к потолку, ноги широко раздвинуты, лицо обращено ко мне. Неаполитанцы перевернули все вверх дном, чтобы найти ее, Джино ожесточенно разгребал граблями песок. Я ходила кругами по квартире, слыша только шум холодильника на кухне: даже снаружи стояла тишина. Глянув в зеркало в ванной, я обнаружила, что лицо у меня измученное, глаза припухли. Я достала чистую футболку и приготовила ее на ночь; правда, спать совершенно не хотелось.

Мы с Джино приятно провели вечер, но я почувствовала, что от меня словно что-то ушло, оставив неприятное чувство. Я отворила дверь на террасу, в комнату ворвался свежий морской воздух, и стало видно беззвездное небо. Ему нравится Нина, подумала я, но он не хочет этого понять. Вот почему, вместо того чтобы смягчиться или расслабиться, я продолжала испытывать неприязнь к этой юной женщине, как будто, появляясь каждый день на пляже и привлекая внимание Джино, она чего-то меня лишала.

Я отодвинула куклу, растянулась на диване. Если бы Джино познакомился с Бьянкой и Мартой, подумала я по привычке, какая из них ему понравилась бы больше? С тех пор, как мои дочери стали подростками, у меня появилась мания сравнивать их со сверстницами, близкими подругами и одноклассницами, которые считались красавицами и пользовались успехом. У меня возникало смутное ощущение, что эти девочки, раскованные, соблазнительные, привлекательные, умные, блестящие, были соперницами моих дочерей, что-то отнимали у них и в какой-то степени у меня. Я следила за собой, держалась доброжелательно, но в то же время безмолвно давала понять, что они не такие красивые, как мои дочери, а если даже и такие же красивые, то несимпатичные и пустые, я отмечала все их странности, оплошности, все недостатки их еще не сформировавшихся фигур. Иногда, когда я видела, как Бьянка или Марта страдают от того, что считают себя невзрачными, я не выдерживала и твердо заявляла, что некоторые из их подруг ведут себя слишком вызывающе, слишком много смеются, слишком прилипчивы.

Когда Марте было лет четырнадцать, у нее появилась школьная подруга по имени Флоринда. Несмотря на юный возраст, Флоринда выглядела не как девочка-подросток, а как взрослая женщина, к тому же очень красивая. Я видела, что каждым своим движением, каждой улыбкой она затмевает мою дочь, и мне страшно было представить, как они вместе ходят в школу, на вечеринки, ездят на каникулы; мне казалось, что пока моя дочь находится в такой компании, жизнь будет постоянно проходить мимо нее.

Однако Марта очень дорожила дружбой с Флориндой, ее к ней тянуло, разлучить их казалось мне делом трудным и рискованным. Некоторое время я, используя общие слова и не упоминая имени Флоринды, пыталась утешить дочь в ее вечных неудачах. Я твердила Марте, что она такая очаровательная, такая нежная, умная, что она очень похожа на свою бабушку, которая была красавицей. Все бесполезно. Она считала себя не только менее привлекательной, чем подруга, но даже менее привлекательной, чем сестра и все остальные девочки, а мои слова ее только еще больше расстраивали, и она заявляла, что я так говорю, потому что я ее мать, а иногда даже ворчала: “Не хочу тебя больше слушать, ты видишь меня не такой, какая я на самом деле, отстань от меня, мама, займись чем-нибудь другим”.

В то время из-за нервного напряжения у нее постоянно болел желудок, и я винила в этом себя: считала, что причина какого бы то ни было недуга моих дочерей кроется в нехватке материнской любви. И стала наседать на дочь. Я сказала ей: “Ты и правда очень похожа на мою мать”. И привела пример из собственной жизни: “В твоем возрасте я считала себя некрасивой, и никто не смог бы меня разубедить. Я была уверена, что моя мать красавица, а я нет”. В конце концов я настолько надоела с этим Марте, что она ясно дала мне понять, что ждет не дождется, когда я заткнусь.

Случилось так, что, успокаивая ее, я отчаялась сама. И подумала: интересно, а как воспроизводится красота? Я слишком хорошо помнила, как, будучи в возрасте Марты, считала, будто мать, произведя меня на свет, отдалила меня от себя, как мы отстраняем кого-то рукой или отодвигаем тарелку. Я подозревала, что она начала ускользать от меня с тех пор, как я еще сидела у нее на коленях, хотя, когда я выросла, все в один голос принялись твердить, будто я на нее похожа. Это сходство казалось мне слишком смутным. Однако я успокоилась, обнаружив, что нравлюсь мужчинам. Мать излучала энергию жизни, но мне она казалась холодной, как металлический провод. Я хотела быть похожей на нее не только как отражение в зеркале или фотоснимок. Я хотела быть похожей на нее, потому что она обладала способностью занимать собой все пространство, от нее исходило некое излучение, заполнявшее улицу, вагон метро, кабинку фуникулера, магазин, взгляды незнакомых мужчин. Нет никакого способа воспроизвести эту особенность. Во время беременности вырастить ее в животе тоже невозможно.

А у Флоринды она была. Однажды в дождливую погоду они с Мартой пришли после школы к нам домой, и я увидела, как они топают по коридору в гостиную прямо в тяжелых уличных ботинках, оставляя на полу лужицы воды и пятна грязи… а потом идут в кухню, хватают печенье и, ожесточенно разорвав упаковку, грызут его, осыпая все вокруг крошками… И я почувствовала отвращение к этой юной раскрепощенной красотке. Я сказала ей: “Флоринда, ты дома тоже так себя ведешь? Сейчас ты, моя милая, все тут подметешь и вымоешь, и не уйдешь, пока не закончишь”. Девчонка решила, что я шучу, но я принесла ей швабру, ведро и тряпку, и выражение лица у меня, судя по всему, было такое зверское, что она только пролепетала: “Марта тоже пачкала пол”. Марта попыталась вступиться и поддакнула: “Это правда, мам!” Но я, должно быть, так грозно отчеканила свое приказание, что обе разом смолкли. Флоринда аккуратно подмела и вымыла пол.

Моя дочь стояла и смотрела на нее. Потом закрылась в своей комнате и несколько дней со мной не разговаривала. Она не такая, как Бьянка, она уязвимая, стоит мне повысить голос, сразу уступает, сдается без боя. Флоринда постепенно исчезла из ее жизни, а когда я изредка спрашивала, как у подруги дела, дочка бормотала что-то невнятное и пожимала плечами.

Но не исчезли мои тревоги. Я смотрела на дочерей, когда они были чем-нибудь поглощены, чувствуя к ним поочередно то симпатию, то антипатию. Иногда Бьянка вызывала у меня крайне неприятные чувства, и мне было горько от этого. Потом я обнаружила, что ее любят, что у нее много подруг и друзей и что только у меня, ее матери, она вызывает раздражение, и испытала раскаяние. Мне не нравилось ее сдавленное хихиканье. Мне не нравилась ее мания требовать для себя больше, чем другие: например, за столом она получала больше еды, чем остальные, но не потому, что была голодна, а потому, что хотела быть уверенной, что ее никто не обделил и не надул. Мне не нравилось, что она, даже зная, что неправа, упрямо молчит и не желает признавать свои ошибки.

“Ты сама такая”, – заявил мне муж. Может, это правда, и неприязнь, которую я испытываю к Бьянке, – это отражение неприязни, которую я испытывала к себе. А может, и нет, потому что это было бы слишком просто, а на самом деле все очень запутанно. Когда я видела в дочерях те качества, которые, как я полагала, они позаимствовали от меня, я чувствовала, что что-то пошло не так. У меня сложилось впечатление, что они не знают, как правильно их использовать, что воплотившаяся в детях часть меня оказалась привита неудачно – не прижилась и превратилась в пародию. Я злилась, мне было стыдно.