Читать книгу "Домработница царя Давида - Ирина Волчок"

Аня отвернулась от окна, немножко поразмышляла, не выпить ли чаю, но решила, что потом успеет. Чуть-чуть отдохнет — а потом…

Она шагнула к своей раскладушке, села на неё и заплакала. Наверное, от облегчения. Было такое чувство, будто она почти уже утонула, а потом вдруг каким-то чудом вынырнула и глотнула воздуха. Ещё не отдышалась, ещё до берега чёрт знает сколько плыть, и не известно, хватит ли у нее сил, чтобы доплыть до того берега, и берег-то совершенно незнакомый, может быть, это вовсе и не твердая земля, а болото с пиявками… Ничего, это все ничего, потом разберёмся. А сейчас пока можно подышать кислородом облегчения и надежды, собраться с силами и заняться делом.

Собраться с силами удалось быстро. Уже через несколько минут она вдруг заметила, что не так плачет, как улыбается. То есть, слёзы-то еще текли, но так, по инерции. А улыбалась она вполне осознанно. Осознавала, что прямо завтра уйдёт отсюда навсегда — и улыбалась от радости. И даже несколько раз хихикнула, вспоминая свои планы ночевать в типографии или вообще в парке на скамейке. Вот до чего развеселилась… Пора заняться делами.

Самое важное дело — это собрать всё, что нельзя оставлять здесь ни в коем случае. Может быть, ей не удастся сюда вернуться, чтобы забрать свои вещи. Тряпки — это ладно, это полбеды. А все документы, мамины фотографии, незаконченную работу и сберкнижку надо надёжно упаковать и унести с собой сразу. Кажется, Вадик понял, что она уходит от него, — и принял это спокойно. Но никто не знает, что он будет думать завтра. И он наверняка этого не знает. Сто раз уже так бывало: вечером он говорил одно, а утром — другое, прямо противоположное. И очень сердился, если она напоминала ему о вечернем решении. Или отмахивался: «Не твоё дело. Я передумал». Если был в хорошем настроении, говорил: «Я хозяин своего слова. Хочу — дам, хочу — назад заберу». Это он так шутил. Очень может случиться так, что завтра он сочтет себя оскорблённым любым из её слов, сказанных сегодня. И не просто оскорблённым, а бессердечно брошенным. То есть жестокосердно. А если ещё вспомнит, что никакого источника доходов, кроме зарплаты жены, у него сейчас нет, — то сочтёт себя ещё и обворованным. Жестокосердно. Ограбленным в ту самую минуту, когда его серьёзный бизнес нуждается в постоянных вложениях капитала. А тут вон чего! Жестокосердно бросили, развелись, ушли и капитал с собой унесли!.. Обязательно поменяет замки и не даст ей забрать ни одной своей вещички. Лучше на помойку их выбросит. Нет, лучше потребует за них выкуп. Компенсацию за моральный ущерб. Когда-то Вадик серьёзно интересовался компенсациями за моральный ущерб. Тогда соседи щенка взяли, щенок совсем маленький был, по ночам иногда плакал, Вадик говорил, что ему поэтому снятся плохие сны. Хотел на соседей в суд подать. Не успел: щенок привык и плакать перестал.

Аня опять хихикнула. Наверное, она и правда бессердечная… то есть жестокосердная. Сейчас ей совсем не было жаль Вадика. Сейчас она даже не помнила, почему ей было жаль его раньше. Наверное, потому, что он казался ей ужасно беспомощным. Совсем не приспособленным к жизни. Ничего у него как-то не удавалось. Даже институт культуры не закончил. Его оттуда буквально выжили бездари, клеветники и завистники. Начал в какой-то ведомственной многотиражке работать — но и там оказались бездари, клеветники и завистники. Хотя откуда они в многотиражке-то взялись? Там весь штат состоял из Вадика и машинистки на четверть ставки… Пошёл на радио — бездари, клеветники и завистники не пускали его в эфир под надуманным предлогом: говорит очень медленно, да ещё и шепелявит. И в краеведческом музее обнаружилась прорва бездарей, клеветников и завистников. В бизнесе оказалось ещё хуже. Все взяточники, а продавцы — лентяи и жулики… Нет, правда ведь не везёт человеку. А ей его не жаль. Почему?

А по всему. Например, эта квартира. Он её не заработал. Он заставил родителей разменять их большую квартиру, чтобы жить отдельно. Заставить — это он всегда умел… Или эти его работы. Без диплома, без стажа, без хоть каких-нибудь профессиональных навыков всегда пристраивался на какие-то тёплые местечки, а если местечко оказывалось не таким тёплым, как ему хотелось, Вадик сначала пытался его утеплить по собственному разумению, а не получалось — так бросал, предварительно рассорившись с коллегами. Наверное, Аню он тоже рассматривал как тёплое местечко. Какой там бизнес?! Новые костюмы, новые часы, новый мобильник, новый портфель… В бумажнике — пачка денег. Похоже, вся её вчерашняя зарплата. Плюс сегодняшний холодильник.

Холодильник! Мясо пропадёт. И масло тоже. Обед, который она приготовила вчера, наверное, уже пропал.

Ну и пусть. Вадик всё равно обедает в ресторане.

Аня заметила, что опять плачет. Сидит на раскладушке, запаковывает свои вещички, а сама плачет. Кажется, уже не от облегчения, а от злости. Смогла бы она сейчас ударить человека по лицу? Нет, наверное, не смогла бы. Значит — не от злости плачет. Значит — от обиды. Это тоже очень плохо. Обида — это замаскированное обвинение в своих бедах и неудачах того, на кого обижаешься. А разве она обвиняет кого-нибудь в своих бедах и неудачах? Никого не обвиняет. Даже Вадика. Человек сам кузнец своего счастья… Ну, насчет счастья ещё можно сомневаться, а что человек сам кузнец своих несчастий — это совершенно точно. Ни один враг не навредит тебе так, как ты сам себе сумеешь навредить. А на себя обижаться глупо. А плакать — вообще вредно. Завтра с утра два листа срочного буклета, цветная подложка, мелованная бумага — редкая гадость. И с нормальными глазами искать запятые в цветных блестящих пятнах — настоящая пытка. А с наплаканными глазами как? Большинство корректоров читают только рабочую распечатку на нормальной бумаге, а потом по контрольному экземпляру даже сверку делать не хотят — всё равно в этом блеске ничего не видно. Но этот буклет поступил со стороны, заказчик привёз — и уехал не известно куда, и рабочую распечатку стребовать не с кого, а вычитать нужно уже к двенадцати… Ничего, просто надо придти на часок пораньше — и всё успеется. А две книги она заберёт с собой на новое место работы и спокойно почитает там в свободное время. Если у неё будет свободное время… Нет, не надо бояться заранее. В конце концов, можно и по ночам почитать, дело привычное. От газет придётся отказаться, сидеть в типографии она уже не сможет, даже и по паре часов в день вряд ли получится. Это жаль, но ничего страшного. Людочка Владимировна наверняка согласится с Аниным надомничеством. Особенно если Аня возьмётся вычитывать машинописные экземпляры рукописей местных классиков. Местные классики презирали компьютеры и до сих пор печатали на машинках. По три экземпляра под копирку. Копирка была заслуженной, помнила тексты ещё про товарища Иванюшкина, который лет сорок назад был секретарем обкома партии, поэтому нынешние произведения местных классиков были совершенно нечитаемые. Людочка Владимировна точно обрадуется, если Аня за них возьмётся. Может быть, под это дело попробовать еще и выпросить старенький запасной компьютер? Он всё равно в типографии без дела стоит, потому что правда очень старенький, памяти у него — кот наплакал, а скорость — раздражающая, как сказал один из верстальщиков. Но для обычного набора он ещё пригоден. Наверное. Если Людочка Владимировна разрешит Ане унести его на новую работу — это вообще замечательно будет. Аня могла бы сразу набирать местных классиков, попутно делая правку. Она хорошо набирала, быстро и аккуратно. И тогда заработок был бы уже двойным — и за корректуру, и за набор…