Читать книгу "Орк-лекарь - Евгения Лифантьева"

Когда первый голод прошел, я стал украдкой оглядываться. Что ж, интерьер вполне подходящий для жилища представителя полукочевого народа. Дом поделен надвое перегородкой чуть выше моего роста. За ней, видимо, что-то вроде кухни — над верхним краем вьется легкий дымок и утекает в отверстие в крыше. Или, с учетом специализации старухи, там — комната для рожениц.

Стены увешаны шкурами и кусками ткани. В передней половине пол устлан коврами. Вдоль стен — плетенные из лозы сундуки. Около невысокого деревянного столика — россыпь подушек. Видимо, здесь, как в Средней Азии, принято есть полулежа, хотя сама хозяйка сидит на низкой скамеечке. По идее, все вещи при необходимости можно без труда навьючить на пяток лошадей — или кто тут у них в качестве тягловой силы используется. Гыся что-то говорила про ездовых волков, но я не понял, да и не задумался — не до того было. Ясно, что беременной не полезно ездить на ком угодно — хоть на слоне.

Меня тревожило, почему хозяйка так внимательно смотрит на меня и молчит. И прислуживающая мне молодая орчиха тоже все делала молча.

Заговорила Апа-Шер только тогда, когда девушка принесла кувшин с каким-то питьем, кружку для меня и поднос с маленькими морщинистыми шариками — по виду нечто среднее между изюмом и сухим «китикетом»:

— Ну и чей же ты, старик, будешь?

Я чуть не подавился оказавшейся на удивление сладкой «китикетиной» и, естественно, ляпнул глупость:

— Ничей. Свой собственный.

И тут же сообразил, что в мире кочевников не бывает «ничьих». Разве что самый главный хан может считаться «ничьим», а все остальные — чьи-то вассалы, слуги, солдаты, холопы, рабы…

Апа-Шер скептически поджала губы:

— Это как же?

Я начал вдохновенно врать про молодого вождя, тридцать лет назад отправившегося служить великому императору в город, где дома сияют золотыми куполами, а людей так много, как травы в степи. Отправился, дескать, молодой вождь вместе со своей дружиной поискать славы, но сгинул в бою далеко от родины. А воины его остались в городе, служили в других отрядах. Я как можно цветистее расписывал жестокие схватки в приграничных землях и город, полный чудес и богатств, который в конце концов мне надоел до зелени в глазах, и я отправился помирать на родину, но не знаю, остался ли кто-то жив из моего клана и вообще — из тех, кого я помню.

В общем, я добросовестно повторял свой игровой загруз, расцвечивая его пересказом вычитанных в книгах эпизодов отношений Византии с восточными народами. Почему Византии — не знаю, просто именно Константинополь-Царьград чаще всего упоминался при разговоре с Арагорном, когда я сдавал ему свою игровую легенду.

К тому же то оружие, которым меня снабдили при переносе в Иномирье, явно не могло быть изготовлено народом, у которого бытовая культура столь примитивна, как у этих орков. Здесь даже, кажется, колеса не знают. По крайней мере, пока я сидел во дворе у знахарки, мимо нас по улице не проехало ни одной повозки. Пеших орков проходило множество, большая часть из них тащила что-то на собственном горбу. Пробежал мальчишка с крупной собакой на поводке, причем у той на спине были навьючены небольшие тючки. И ни одной телеги!

Да и здесь, в доме лекарки, — тоже странная смесь… Похоже, ткани — большая редкость. У старухи из ткани только платок да рубаха. А вот понева — из тонкой замши. И на плечах — не душегрейка какая-нибудь, а меховая накидка, на мой взгляд — совершенно лишняя в такую жару. Как-то не соответствует все это технологиям изготовления булатной стали и тонкости узоров на моей фляжке. К тому же рубаха у старухи явно полотняная. Значит, где-то существуют земледельческие народы, выращивающие хлопок, лен или что-то в этом роде. А где оседлое земледелие — там города. А где города — там цари-императоры и наемные солдаты.

Старуха кивала, слушая меня, а потом вдруг прищурилась и снова поразила меня:

— А ведь я тебя узнала, Мышкун!

Я открыл рот и снова закрыл, не зная, что ответить. Какой еще Мышкун?

— А ты меня вряд ли вспомнишь, — с уверенностью продолжила Апа-Шер. — Когда это бравые воины на чужих жен смотрели, если те не очень молоды, да и сами на чужих парней не глядят? Я тогда к большой реке с мужем приехала, мы там шерсть продавали. Вы, дружинники младшего князя Убушора, как раз на ярмарку в Шарфун-на-Нере приехали, у гномов оружие покупали… Я тебя, долговязого, хорошо запомнила. Мой-то все шутил — словно не орки у реки живут, а эльфы какие, ни спины крепкой, ни плеч широких. Доходяги… Не воины, а палки, на которые кожу вешают. И вправду у реки парни все высокие были да длинноногие, словно не орки вовсе. Да и привычки у ваших были — не как у всех. Даже плавать умели! Залезете голыхмя в реку — и давай наперегонки нырять, только задницы зеленые сверкают! Вот стыд-то!

«Ага, не смотрела ты на чужих парней», — подумал я, но вслух сказал:

— Не помню тебя, Апа-Шер. Хоть убей — не помню. Ярмарку помню — была ярмарка. Гномов помню. А тебя не помню.

— Да куда уж тебе, — махнула рукой старуха. — Сколько лет прошло. Я бы тебя тоже не признала, коли не твой рост. Таких, как ты, сейчас не встретишь. А как сказал ты свое имя, я сразу вспомнила. Землеройки в Кароде все картавые да шепелявые, вот «Ш» с «С» и попутали. Какой ты Мыскалин? Ты Мышкун, Мышка-Линь, мамка тебя Мышкой звала, как вырос, стали Мышкуном кликать, а Линем за худобу прозвали…

Вот так. Офигеть! Я-то всего лишь постебаться хотел, когда заявку на игру подавал. Подобрал такое имя, чтобы получалась ассоциация: «воин — шаман — путь воина — Кастанеда — кактусы». А тут, оказывается, реально когда-то жил парень, который одновременно и мышь, и линь. Хорошо еще, что не карась. Однако старуха в одной фразе умудрилась выложить столько информации, что я почувствовал себя почти местным жителем. Значит, земледельческие районы называются Карод. То поселение, где была ярмарка, — Шарфун-на-Нере. Река, значит, Нера. Или Нер.

— Я уж и забыл, как меня звали когда-то, — с чувством произнес я. — А что там, у реки, сейчас?

— Ты не знаешь? — удивилась Апа-Шер.

— Откуда же мне знать? Я давно в родных краях не был.

— И о темных тварях не слышал?

— Слышал, — ответил я, смутно припоминая, что болтал Дырдук.

— Так они прошли по Нере лавиной — никто не выжил!

— Что? — охнул я, силясь изобразить изумление.

— Три зимы тому назад было. Прошла волна, всех под себя подмяла. Потом мертвяки стали появляться. Я уж первым делом подумала, что и ты — мертвяк, очень уж по виду на речной народ похож. Но мертвяки ни лук не едят, ни чеснок, а ты мясо с кореньями за обе щеки уплетал, да еще нахваливал. Живой ты!

Естественно, живой, я и не сомневался. Хотя — кто его знает… Впрочем, вслух о своей неуверенности я распространяться не стал. Переспросил, делая вид, что поражен известием о гибели всей родни, какая у меня была:

— Так что, никого-никого из поречников не осталось?