Читать книгу "Сестромам. О тех, кто будет маяться - Евгения Некрасова"

Солнце, небо, города, дороги, люди, грязь, подъезды! Муж идёт к жене-жены свататься! Посты, своды, свободы, одноклассники, ники, книга лика! Муж идёт к жене-жены свататься!

Схватилась Лена за животики, Поля за голову. Удивлена, удавлена. Неужели не там нашлась? Зачем? А чем – не за? Мне смешно, а он тебя через меня ищет. Вдруг найдёт? – Куда ему отыскать! Не знает даже, кого искать надо.

12.

Поля-полина-поля-поле поросла обидой за Лужева, за Лену, за Лютю, за себя саму. Вы не те, кто думались. Ты не та, кого любить можно, раз унижать так умеешь. Ты не тот, от кого родительствовать можно, раз унижаться так умеешь. Поля-полина-поленька-поле!!! – Неужели не там нашлась? Молчок. Все не те, не её. Не такие, с которыми найтись хочется.

Пока Лужев к Лене сватался, пока Лена-не-лень ухохатывалась, – Поля из банка в школу зашла, развернулась-свернулась, Лютю-цветок на себе унесла и навсегда потерялась.

Ходит теперь Лужев по свету, Полю ищет. И ходит теперь Лена по свету, Полю ищет. Поля-полина-поленька-поле! Ау!

Ходит теперь Поля по свету, Лютю растит, живёт.

13.

Пьянчужка Женя «Идиота» перечитала.

Сестромам

Шаг первый: из тела

Сестромам – это страта любви. А Анечке казалось – трата времени и всенапряжение. Пора в гости к Сестромаму. До станции пешком, потом Кунцево-Славянка-Киевская-пересадка-Краснопресненская-Белорусская-Новослободская-Проспект мира-Комсомольская-Ярославский-Мамонтовка-маршрут номер девять. Деловая колбаса – говорит Сестромам на пороге. Отдохни с дороги, выпей кисель. Об Анечку потёрлась киса. Два месяца назад. Адов срок Анечка не приезжала. До станции пешком, потом Кунцево-Славянка-Киевская-пересадка-бац-Парк-культуры. До станции пешком, потом Кунцево-Славянка-Киевская-бац-Смоленка-Арбатская. До станции пешком, потом Кунцево-Славянка-Киевская-бац-Смоленка-Арбатская-пересадка-Чеховская. Маленький, игрушечный адок – всегда сворачивать с сестромамской дороги. Есть дела поинтересней.

Анечка – всюду ладненькая, маечки под курточкой, кеды, бритые височки, острые крылышки-лопатки. Расправила, полетела. Ровный хипстер без истерик, с щепоткой богемщины. Бог любит таких средненьких, ладненьких повсюду. Всё в Анечке хорошо, кроме Сестромама. Да и не в самом Сестромаме дело, а в долге к Сестромаму мотания. Долге говорения. Долге выслушивания. Долге делания вида.

Сестромам хворал всеми заболеваниями, которые могут только влезть в живот. Овощи ел варёные, пил кисель и заварную мяту. Мяу – орала кошка. Ладненькая Аня, ты почему в таких низких брюках – холодно! Дно твоё женское перемёрзнет. Рожать не будешь (будто Сестромам весь изрожался). Аня хохлилась, строила рожицы, измаялась уже. Не сестра – мама. Сестромам какой-то. Такая страта любви. Видите-видите, сейчас начнётся, юбку расправит на коленках – и-и-и-и-и-и-и: когда-замуж-выйдешь?!

Мама под землю и спуталась с корнями с Анечкиных шестнадцати. Старшая у мамы – кандидат физико-математических наук – подхватила Анечку и превратилась в треклятого Сестромама. О семестр чуть сама не споткнулась, уродики-студентики радовались, что и на эту нудку нашлась своя беда. Анечка жила, Сестромам коромыслил брови. Начеку жил, кричал, злился. Лились всякие мысли с липкими картинками: Анечка и то и сё делает с мальчиками, Анечка пьёт водку, Анечка колется. Не водилось ничего подобного, но Сестромам мнился. Анечка – колкости в ответ, Анечка же живая.

Сестромам варил борщи, пёк пироги, таскал Анечку в лес по грибы, натаскивал её по математике. Анечка маялась уравнивать, интегрировать, косинусить. Алгебра – белиберда. Ум распят на тригонометрии. Прости-им-не-ведают-что-гуманитариев-нельзя-мучить-математикой. Сестромам – терпига – пять раз нудел одинаковое, но Анечки мимо.

Однажды вышло странно. Числа склянками звенели под Анечкиными извилинами. Сестромам предвкушал решение и кушал баранку с чаем. Куда он денется – ответ сойдётся с книжным двойником, они будут жить-поживать и добра наживать. Анечка разжала пальцы, страдальцы-ответы не сошлись. Анечка – а, всё равно финал – веткой потянула руку размяться и уронила фарфоровое блюдце Сестромама. Смотрите, люди, я пережило революцию, голод, войну, потом снова голод, не отдано за хлеб и сахар, а теперь скалюсь осколками с пола!

С того самого блюдечного дня Сестромам вдруг отпустил. Не таскал Анечку по лесам и математикам. Сдался, обиделся или просто себя пожалел. Анечка без него в университет (не сестромамский, а человеческий – гуманитарный) ловко, на работу ловко, растворилась ловко в Москве шипучим порошком. В одиночестве Сестромам осунулся, постарел, вылез на раннюю пенсию по тоске и инвалидности. Стал пугаться электричек, приучился лежать в больнице и носить льняные платья.

Анечка – такая всюду ладненькая, во всём хорошая, кроме Сестромама. Личико чистенькое – без прыщика, стена фейсбука чистенькая – без кошечки, банковская история чистенькая – без долга. Не ездить бы только к Сестромаму. Всем и себе Анечка загляденье. Не натоптано, не запятнано, ни грехов, ни жалоб. Никто ни в лоб, ни за глаза плохого не скажет. Всё в Анечке хорошо да славно, кроме Сестромама.

Был один вечер в жизни, была дача. Одолженная, в иле, комарах, болотах. Болтали вдруг о том о сём. Не семьёй, а лучше. Анечка удалась, Сестромам – не сестра, не мама, а вылитая подружка. Пили водку, давились чёрной картошкой, играли в карты. За два года до Анечкиного исхода. Исхохотались, радовались, улыбались душами друг другу. Думали – случилось, и всё теперь пойдет как по накатанной, по наплаканной, по нажитой. Но нет – судьба сыграла, подкинула дурака-вечер, обман-вечер. Через день уже ничего не бывало – ни дачи, ни подружек, а лишь Анечка и Сестромам. Лишиться друг друга скоро, нитью рваться.

Когда Анечка вышла из сестромамского живота, там осталась одна сплошняковая рана. Она всё время ныла теперь, зудела, кусала изнутри. У Сестромама воняло изо рта, как в электричке по сестромамской железной дороге. В Москве – Стрелка, по ней белкой, размаяться в Маяке, подучиться в Артплее. Мальчики-девочки – разноцветные карандашики. Любой кластер – в коробке с карандашами. Умненькие, другие, одинаковые. А тут хрущёвки, аптеки, больницы, пятёрочки – один сплошной убогий Сестромам.

Там всё болело внутри, Анечка не любила болезни, она любила Бобо. Мы – богема, мы – буржуазия. Творческие псевдобогатики. И Бог нам судья. Анечка такая ладненькая, хорошая, и гаджеты у неё такие же. Фейсбук – 947 френдов – не ударить в грязь лицом. Языки, мастер-класс на волынке, волонтёрство на выходных.

Всё в Анечке, всё у Анечки – кроме Сестромама. Он – винапричина. Анечка не любила чувство вины. Шла в иной день в метро, обходила далеко пожилых, беременных – чтобы вдруг не толкнуть. Вот ещё, мучиться, друзьям не рассказать.

Анечка старалась сама себе у Сестромама не показываться. Терялась тут же вся ладность, её хорошесть. Кошачья шерсть повсюду – убраться некому, посуды горы, узоры пауков на окнах. Сестромам не судил Анечку, не поучал, не настаивал. Не звонил, не звал, не вызывал. Анечка лепетала про «дел вал», про «петля, если не сделаю». Сестромам не судил, не настаивал. Вина Анечкина настаивалсь на сестромамской жертве.