Читать книгу "Одержимый - Питер Джеймс"

Он ловил глазами знаки того, что она понимает его, но так и не увидел ни одного.

Повысив голос, он сказал:

– Я прошу прощения, Тина. Я извиняюсь, я и в самом деле виноват. Ты прощаешь меня?

Нет ответа.

Он положил «Ивнинг стандард» на металлический столик с инструментами, открыл «Дейли мейл» и таким же образом подержал ее перед лицом Тины.

– Ты и в «Мейл» попала. Пятая страница. Большая статья, хорошая фотография. – На ней темные волосы Тины были коротко пострижены – так же, как и сейчас; она была хорошо одета, приятно улыбалась, выглядела вполне ответственным человеком. Лучшая ученица в классе. Хотя она никогда, никогда не смогла бы выглядеть как его мать. Томасу стало жаль ее. Пытаясь ее подбодрить, он сказал: – Тут хорошие вещи про тебя пишут, Тина. Оказывается, ты начала свою карьеру с должности секретаря и поднялась до шеф-редактора художественной литературы, а теперь отвечаешь за выпуск документальной прозы. – Он отложил «Мейл» и развернул «Миррор». – Тина, взгляни сюда. Здесь есть фотография твоего дружка. Многоуважаемый Энтони Реннисон. Он говорит, что не знает, что с тобой случилось, и сходит с ума от беспокойства. – Томас рассмотрел лицо мужчины на фотографии, затем перевел взгляд на Тину. Вот эти двое имеют друг с другом отношения. Как они встретились? Почему они стали парой? – Тина, скажи мне, тебе нравится этот человек? Он не очень-то красив. Урод без подбородка. Почему в мире находится кто-то, кто хочет встречаться с ним, но нет никого, кто захотел бы общаться со мной?

По-прежнему никакого ответа.

Он положил газету.

Что я сделал с этой женщиной?

По его щеке сползла слеза.

Что я сделал?

Надо заканчивать с этим.

– Тина, ты постоянно твердишь мне, как тебе жаль, что ты не опубликовала книгу о моей матери. Ты должна понять, что мне тоже очень жаль. Мне жаль, что мою мать скоро положат в могилу, а ее биография так и не напечатана.

Он повернулся и начал ходить от одной бетонной стены до другой, а в его голове крутилась всего одна фраза. Продолжать держать ее здесь или отпустить?

Наконец он остановился, вынул из кармана монету, подбросил ее в воздух, поймал.

Решка.

– Тина, я тебя отпускаю.

13

Вторник, 15 июля 1997 года, 4:00

Сегодня приезжают люди из фирмы, организующей поминки. Они все приготовят на завтра. Нужно постараться мыслить ясно. Мне много о чем надо подумать.

Я пошел проверить Тину и обнаружил, что она уже ушла. Пульса нет. Небольшая доза кураре парализовала ее легкие. Ее конец был скор – по сравнению с долгими днями мучений.

В целом я считаю, что для нее это не прошло даром. Она прекрасно восприняла урок, который я ей преподал. Я процитировал ей Сократа, сказав, что величайшую боль мы причиняем себе сами, и она оказалась достаточно умна для того, чтобы понять это. Я рад за нее.

Думаю, что благодаря опыту, полученному здесь, со мной, в следующий раз она не сделает подобной ошибки. Но все в руке Божьей.

У Господа есть своя монета.

14

Никто не пришел.

Томас сидел на заднем сиденье черного «даймлера», пытаясь осмыслить происшедшее. Мимо, искаженный преломлением в миллионах призм, проплывал Лондон, с которым он не был знаком. Может быть, снаружи шел дождь, а может, он плакал. Какая разница?

Не вставая, он пнул сиденье перед собой – то, что располагалось прямо под стеклянной перегородкой, отделявшей салон от кабины водителя. Он видел, как водитель чуть повернул голову, чтобы поймать его отражение в зеркале. Ну и что?

Его мать была мертва, и ничто уже не имело значения.

Кроме этого.

Никто не пришел! Только сотрудники похоронной конторы: водители, люди, в чьи обязанности входила переноска гроба, мистер Смит – опрятный человечек, распоряжавшийся ходом похорон. Священник, не зачитавший и восьмидесяти процентов информации о матери, которой его снабдил Томас. И какой-то тупоголовый репортер из местной газетенки, почти мальчишка, с дешевым фотоаппаратом, у которого хватило совести спросить у него, кто такая Глория Ламарк.

Господи!

Может быть, они не разобрались с указаниями и сейчас ждут его возле дома. Ведь в «Таймс» был некролог – да, он сам его для них написал, потому что у них не было данных, но ведь это не важно. Он сделал рассылку подписчикам фэн-клуба матери. Он разместил объявление на ее веб-сайте. Его мозг как будто бы не фиксировал того обстоятельства, что никто и никогда не отвечал на его рассылки и не посещал сайт.

Водитель, маленький человечек в черном костюме и в кепке с козырьком, глазел на женщин. Томас видел, как он постоянно крутит головой, разглядывая красивых девушек, идущих по тротуару.

Томас не мог в это поверить. Они ехали с похорон его матери, а этот человек, этот ничтожный червь, работающий в похоронном бюро, который должен быть погружен в благочестивые мысли, вместо этого думает о том, как использовать свой член.

Томас наклонился вперед и ударил кулаком в стеклянную перегородку:

– Прекратите сейчас же!

Водитель повернулся. Он был удивлен и сконфужен.

– Сэр?

Но Томас уже сел обратно на свое место. Он погрозил водителю пальцем. Водитель в полном недоумении стал смотреть на дорогу.

Возле дома тоже никого не было. Утопая ботинками от «Лобб» в расстеленном на лужайке покрытии, Томас направился к сооруженному рядом с домом большому фуршетному тенту. На нем был черный костюм от «Босс» – летний вариант, смесь мохера и шелка, со слабым блеском. Под пиджаком жесткая белая рубашка из «Фаворбрук» – китайский воротник-стойка, с одной черной запонкой с бриллиантом.

Он купил эту одежду специально для похорон. Он хотел показать матери, что с ним все в порядке, что он справляется. Она бы не выбрала такой наряд, на ее вкус он был слишком современен, но Томас хотел показаться перед прессой именно в таком виде, чтобы все знали: его мать была современной женщиной, они оба современные люди, дети девяностых, люди третьего тысячелетия.

Под тентом было душно, но это его не беспокоило: жара – это ерунда. Ему не было жарко.

Он чувствовал силу.

Сила плескалась в его теле. Она текла по рукам, по ногам.

За длинной барной стойкой было шесть барменов. У столов с едой – пятнадцать официанток. Омары. Креветки из дублинской гавани. Клешни крабов. Самые лучшие устрицы. Блюда с зажаренными целиком бекасами. Кускус. Манго, гуава, маракуйя, личи. Любимая еда его матери. Пиршество. Обед на триста персон. В глубине находилась небольшая сцена с микрофоном, с которой Томас планировал сказать речь и поблагодарить всех за то, что пришли.