Читать книгу "Роса в аду - Дмитрий Леонтьев"

Священник долго молчал, поглаживая седеющую бороду, потом грустно покачал головой:

— Нет, все человечество не сможет. Но оно будет пытаться это сделать. Искра, данная нам Спасителем, не превратится в охватывающих всех огонь, но и не угаснет. Люди будут пытаться. У кого-то это получится, а чьих-то усилий над собой окажется недостаточно. Но попытка изменить себя уже немало значит. Для человека это даже много. И если это получится у одного из десяти, то этот "один" стоит того, чтоб за него бороться. Это мое мнение как человека. А как священнослужитель, я могу ответить вам, что…

— Не надо, — сказал я. — Не надо как "священнослужитель". Я не люблю религии во всех их проявлениях. Чтоб просить у Бога и благодарить Его, нет нужды совершать обряды и вводить свое тело в какое-то особое помещение, или же облачать его в какие-то особые одежды… Хотите, я открою вам маленький секрет? Один-единственный человек, заставляющий верить кого-то в существование доброго начала в мире, опасней для меня, чем двадцать пять священников, совершающих обряд.

— Так ведь и мы служим и живем не для вас, а во славу Его.

— Тоже верно… И на этом хватит. Может быть, я еще приду к вам с расспросами. У меня их много. Только получив ответ на каждый из своих вопросов, я смогу получить ответ на тот, единственный, который меня интересует больше всего… Черт побери, мне нужно найти ответ на этот вопрос! Это — единственное, что интересует меня в настоящий момент!

— Не ругайтесь, пожалуйста.

— Что?.. Ах, это… Это моя привилегия и мое право — сквернословить там, где я нахожусь. Я еще приду к вам… может быть…

— Не надо, — попросил он. — Я еще не настолько силен духом, чтоб говорить с вами.

— А что такого особенного для этого требуется? Надо же быть такими запуганными… Ну, а если мне это очень важно? Если я очень нуждаюсь в этом?

— Тогда приходите.

Я невольно расхохотался.

— Не принимайте мои слова всерьез — я шучу… Нет, вы мне определенно нравитесь. Вы оригинальны и самобытны. Возьмите, — я достал из кармана толстую пачку стодолларовых купюр и протянул священнику. — Возьмите для своего храма. Вы ведь уже не первый год не можете закончить ремонт…

Он даже отступил на несколько шагов и спрятал руки за спину.

— Уберите… Пожалуйста, уберите эти деньги. Если вам искренне нужна помощь или ответы на мучающие вас вопросы — приходите. Я попытаюсь. Не знаю, получится ли это у меня, но я попытаюсь вам помочь… Если вам это действительно нужно… А деньги уберите.

— Как знаете, — согласился я, убирая деньги в карман. — Хотя и это — глупость, смею вас уверить. Опасны не деньги, а отношение к ним.

Я поднялся и пошел к выходу. Когда я был уже на пороге, священник все же не выдержал и окликнул меня:

— Подождите… Скажите мне… Скажите мне, у нас, на земле, кто имеет власть над нами?

— Вы сами, — со злорадным удовольствием ответил я на этот вопрос. — Я владею всем вещественным, а своей душой и телом распоряжаетесь исключительно вы сами.

— Нет, вы не так поняли меня…

— Да понял я вас, понял… Как вы думаете, что я сделал бы со всеми вами, будь у меня на это хоть один шанс?! С вами, убивающими и предающими, неверящими и грешащими, слабыми и омерзительными?! И вопрос, на который я хочу найти ответ, звучит так: почему, видя вас и дела ваши, понимая все и страдая с каждым из вас, Создатель не уничтожит вас, стерев с лица земли и воссоздав заново? Почему Он не разрешает мне этого? Почему?! Знаете вы ответ? Священник отрицательно покачал головой:

— Никто не может ответить за Него.

— Хорошо, что ты не сказал про любовь, — зло бросил я. — Потому что это тот единственный ответ, принять который я не могу. Любовь… За что вас любить?! Как можно любить вас?! Это кем же надо быть, чтобы вас любить?!

Я зябко передернул плечами и вышел из храма. Ночь уже опустилась на город, укрывая мраком тысячи набирающих силу теней. Я плотнее запахнул плащ, прячась от холодного петербургского ветра, и бесцельно побрел дальше, прислушиваясь к шуму машин и дребезжанию людских голосов. Погруженный в свои мысли, я не заметил, как вышел на берег Невы, остановившись напротив хранящего свою зловещую тайну сфинкса. Решив передохнуть на ступенях лестницы в тишине и одиночестве, я направился было вниз, но тут же остановился.

В едва различимом полумраке, возле самой кромки закованных в гранит струй реки стояла высокая, стройная фигура с длинными, распущенными по плечам волосами.

"Ноги, ноги, ноги… голова, — перечислил я увиденное. — Что ж, по крайней мере и эту ночь я проведу не один. Не могу сказать, что секс — панацея от одиночества, но все же какая-никакая иллюзия создастся. Или оставить ее в покое?.. Сказать по правде, надоели они мне за последние пять тысяч лет. Одинаковые все какие-то, словно из-под ксерокса. По самой стандартной схеме, за четыре часа можно дотащить до постели… Если эта дорога ведет через ресторан, то за три часа. А уж если через магазин меховых изделий, то… прямо там… охо-хо… Или все же познакомиться? Все же такая фигура, такие ноги!.. Но у "таких ног" обычно "такое лицо", что… Окликну, она повернется, и у меня инфаркт. Помню, тогда, в Сараево, после трехдневной пьянки, проснулся утром, увидел на соседней подушке свою "спутницу ночи" и заикался потом лет восемьдесят. Вино и женщины совместимы только в противоположных пропорциях: чем больше вина, тем меньше женщин, чем больше женщин, тем… Или все же познакомиться? За спрос денег не берут…"

— Что скажешь? — спросил я сфинкса.

— А сам как думаешь? — глубокомысленно отозвался он.

— Я думаю, что дипломаты произошли не от обезьяны и не от Адама, а от тебя… Что за манера такая: отвечать вопросом на вопрос?

— Полагаешь, это плохо? — озадаченно спросило чудовище.

— Да чтоб ты окаменел! — искренне пожелал я и окликнул девушку: — Бабушка, Лев Николаевич просил передать, чтоб вы его не ждали, он не сможет приехать.

— Какой Лев Николаевич? — удивилась девушка, поворачиваясь ко мне. — Это вы мне говорите?

— Конечно, бабушка, вам. Лев Николаевич Тол…

Я замер на полуслове, забыв закрыть рот. Сорвавшаяся с неба звезда осветила мне ее лицо, отразилась в огромных, ярко-зеленых глазах, затерявшихся под гущей пушистых ресниц, скользнула бликом по нежному бархату кожи, сверкнув на пурпуре чувственных губ, и скрылась в манящем вырезе белой блузки.

— Ам-мс-не, — с трудом сказал я.

— Не понимаю, — призналась она, ожидающе глядя на меня.

— Ня-ня, — кивнул я. — М-ня…

Она пожала плечами и отвернулась. Я наконец проглотил поднявшийся к горлу желудок и робко реабилитировался:

— Вообще-то, обычно я остроумный… Честно…

Не оборачиваясь, она отрешенно кивнула, явно потеряв ко мне всякий интерес. Но вот теперь я совсем не был намерен сдаваться.