Читать книгу "Габриэль Гарсиа Маркес - Сергей Марков"

В середине 1980-х, во времена «перестройки и гласности», Маркес зачастил в СССР, чувствуя, что именно на этой одной шестой части земли решаются судьбы человечества.

— Перестройка только начиналась, — вспоминает Людмила Синянская. — Ещё были нерушимы дружба и Союз Советских Социалистических Республик, включая и прибалтийские, ещё высилась незыблемым утёсом Берлинская стена, и самая правдивая на свете газета «Правда» оповещала обо всём многообразии мировых событий в свете решений последнего съезда партии (именно в этой газете на следующий день будет напечатана беседа Горбачёва и Гарсиа Маркеса, состоявшаяся в то утро). И даже самые смелые умы ещё не могли предположить, каким образом, а главное — с какой головокружительной скоростью будут разворачиваться события в стране. Но основное было ясно — есть стремление изменить то, что дальше не могло длиться, хотелось сделать что-нибудь… Очертания грядущих изменений чётко не представлялись никому, уж мне-то во всяком случае, но верилось, что и на своём месте можно сделать что-то полезное. Гарсиа Маркес был не просто очень известным писателем, взлетевшим на гребне «бума» латиноамериканской литературы, но и заметной политической фигурой, к нему не только прислушивались в его родной Латинской Америке, но и в Европе его имя звучало среди первых.

В Москве прошёл международный форум деятелей культуры, который был задуман в поддержку Горбачёва, испытывавшего жёсткое противодействие мощных сил внутри страны. Форум организовывали энергичные молодые деятели, желавшие избежать рутинных контактов и бюрократических привычностей и пригласить в Москву интеллектуальную элиту мира — писателей, художников, композиторов, архитекторов, учёных… Меня попросили связаться с Гарсиа Маркесом и пригласить его на этот форум. Маркес сам отказом не ответил, но через своего литературного агента Кармен Балсельс дал понять, что вот так, «в куче», — нет, а вот если пригласят одного, да на самом высоком официальном уровне и к тому же если ему обещают встречу с Горбачёвым, то — да. Организовать встречу Горбачёва с Гарсиа Маркесом было заманчиво, тем более что это была бы первая встреча один на один инициатора перестройки со всемирно известным интеллектуалом.

После долгих переговоров, не напрямую, через литературного агента, Гарсиа Маркес дал согласие, и вот под вспышки блицев, стрекотание кинокамер и восторженные восклицания друзей он вошёл в спецзал московского аэропорта.

Первый раз я увидела его шесть лет назад. Он был гостем Московского кинофестиваля. Пятидесятилетний крепкий мужчина с живым взглядом. У меня сохранилась любительская фотография: мы стоим у трапа самолёта, он только что сошёл по этому трапу в простой куртке поверх ковбойки и слушает женщину, которая что-то говорит ему; женщина, стоящая спиной к фотографу и разговаривающая с Гарсиа Маркесом, — поэтесса Римма Казакова. И разговаривает она с ним на его родном испанском языке.

Было известно, что он принимает самое непосредственное участие в делах никарагуанских мятежников, и даже ходили слухи, что именно его посредничеством пользуются «наши», оказывая никарагуанцам военную помощь. И потому не возникло особого недоумения, когда выяснилось, что улыбчивая, русая, чубатая голова, то и дело возникавшая во время этого визита рядом с колумбийским писателем, оказывается, принадлежала полковнику госбезопасности Николаю Леонову.

Тот Гарсиа Маркес уже знал силу своего имени, но ещё не успел обронзоветь, в нём ещё чувствовался «нерв», любопытство к тому или тем, кто попадался ему на пути, и он легко согласился встретиться с латиноамериканистами в редакции журнала «Латинская Америка» и несколько часов говорил с ними естественно и интересно и горячо клялся, что «Мастера и Маргариту» Булгакова он прочитал уже после того, как написал «Сто лет одиночества», и то́, что литературоведы в применении к его творчеству окрестили «магическим реализмом», было его собственным детищем. Он даже позволил себе признаться публично (беседа эта была затем опубликована в журнале «Латинская Америка»), что не имеет ничего против «пиратских изданий» его произведений (это его литературные агенты выступают против них, сказал он), потому что и таким путём они доходят до читателя. Он согласился встретиться с латиноамериканистами в приватной обстановке, в доме у Веры Кутейщиковой. На этой встрече лично я потерпела профессиональное поражение. Мне показалось, что интересно было бы познакомить Гарсиа Маркеса с писателем Владимиром Богомоловым, автором «Ивана», «В августе 44-го». С Владимиром Богомоловым мы были знакомы к тому времени лет двадцать, и я пригласила его на эту «латиноамериканскую» встречу, а точнее — «на Маркеса», и сама села между ними, чтобы помочь их общению, представила их друг другу. Но произошло непредвиденное: оба литературных утёса совершенно отчётливо повернулись друг к другу спинами, и, сколько я ни старалась, мобилизовав весь свой опыт и желание завязать между ними разговор, они так и просидели весь вечер, каменно равнодушные друг к другу, а я — между ними, как в глубоком холодном ущелье…

— Да, но, когда мы встали из-за стола, — дополнил и уточнил Лев Осповат, — я увидел, как Маркес притянул Богомолова к себе и сказал: «Ты мне нравишься. Ты похож на какое-то странное морское животное, которое сидит где-то в глубине. Но ты своего добьёшься».

— …На следующее утро состоялась беседа с Горбачёвым, — продолжила Синянская. — Мне хотелось успеть в гостиницу, пока впечатления у Гарсиа Маркеса были свежими и ещё не оформились в ответы на вопрос, который в то время, думается, мучил не меня одну: что такое Горбачёв? В телевизоре, который показывал Генерального секретаря ЦК КПСС часто и без разбору, он выглядел партийным говоруном среднего ума, заурядным секретарём крайкома, эдаким «говорилычем», который, начиная свою речь, казалось, не знал, чем её закончит. Меня, однако, смущало несовпадение этого образа с тем, каким он мне показался однажды, когда я увидела его вблизи в очень важный для него момент. Дело было на съезде писателей, проходившем в Кремле. В зале сидели писатели, делегаты съезда и гости, в том числе и иностранные с переводчиками (среди которых была и я), а на сцене, в президиуме, — писательские начальники и члены Секретариата ЦК КПСС. Среди них был Горбачёв. Все знали, что дни, а быть может, и часы умиравшего Андропова, совсем недавно сменившего на высшем посту Брежнева, сочтены, и наверняка не я одна, глядя из зала на президиум, гадала, кто же следующим взойдёт на этот Олимп, издали уже начинавший выглядеть катафалком. Впрочем, похоже, гадать особенно было нечего, всё вроде бы было уже ясно. В то время как на трибуну один за другим поднимались писатели и произносили речи, заведомо всем хорошо известные, в президиуме шла своя напряжённая жизнь. То и дело из-за кулис появлялись строго одетые люди с папками или просто бумагами в руках и, пройдя позади задних рядов до середины, спускались вниз по проходу к человеку, сидевшему на крайнем стуле у прохода во втором или третьем ряду президиума, и подавали ему бумаги. Внимание всего президиума было приковано к нему, излучавшему высокое энергетическое поле. Казалось, даже писатели, вещавшие с трибуны, замирали и делали паузу в то мгновение, когда человек, сжимавший в руке перо, прикасался к бумаге и ставил на судьбоносных документах свою подпись. Подписывал документы Михаил Горбачёв. Было ясно: в руках этого человека — огромная власть, её дыхание чувствовал президиум и даже мы, глядевшие на него снизу, из зала.