Читать книгу "Великая война без ретуши. Записки корпусного врача - Василий Кравков"

Моя резиденция с «инаркором» пока в Подгайцах. Мои сочлены корпбюро по части эвакуации действуют энергично и этим весьма существенно мне помогают. Очень надоедает мне паразитка в роли сестры милосердия — жена «наштакора» Лигнау[955], самого по себе человека вполне добропорядочного; сия сука, таща за собой целую ораву молодых кобелей, отрывает их от дела и мешает общей работе. Ей подобных бездельниц-авантюристок — не оберешься, и все они лезут прикрыться флагом Красного Креста по части «оказания помощи раненым», участью к[ото]рых и положением они заинтересованы не больше, чем прошлогодним снегом.

Отвратительное впечатление производит офицерство, регистрирующее за собой каждую полученную царапинку, ч[то]б[ы] зачислиться в «категории», нося соответствующее количество у себя нашивок на рукаве; преступно-легкомысленное попустительство в этом деле врачебных комиссий, сверхдоверчиво и гуманно констатирующих у сих героев несуществующие у них страдания[956]. В настоящий момент всеобщей страды надо бы постановить, чтобы от строя освобождались офицеры только слепые, безрукие да безногие — остальные должны признаваться годными (со всякими «миокардитами», «эмфиземами», «белком или сахаром в моче», «артериосклерозами» и т.п. жупельными болезнями)[957].

Около полудня пришли известия «трошечко поганы»: наши соседние корпуса возвратились в исходные положения. Наша Сводная Сибирская дивизия еле-еле держится[958], взывает о резервах. Потери в корпусе за 18-е число убитыми и ранеными превышают половину состава! Керенский щедро наградил наш корпус: произвел одного солдата в офицеры, приказал выдать на каждую роту по 10 Георгиевских крестов и по 20 Георгиевских медалей. Да устранит Господь от нас furor teutonicus?[959], ч[то]б[ы] мстительные немцы не устроили на нас карательной экспедиции по-макензеновски. […]

20 июня. День серый; по временам — дождь. Вчера был у нас в Божихувке Керенский; жалко, что не угадал его туда приезда, ч[то]б[ы] улицезреть его; лишился и возможности, так[им] обр[азом], сняться с ним в общей фотографической штабной группе. А может быть, это и к лучшему? Когда будут вешать Керенского — повесят, пожалуй, и всех, в столь интимной купе с ним бывших?!

Получил сегодня пришедшую ко мне по почте телеграмму от Сергунюшки, датированную 12/VI из Москвы, необычайно радостно меня возбудившую сообщением об имеющихся больших шансах быть избранным мне на должность московского] окружн[ого] инспектора. Неужели мне суждено волею судеб на гребне революционной волны докатиться до столь желанного и столь хорошо устраивающего мою семейную жизнь назначения?! Буду тогда первым революционным московским] воен[но]-санит[арным] инспектором! […]

21 июня. […] Слишком несерьезными мне представляются какие-то организующиеся «женские штурмовые колонны» для отправки на фронт. Много у нас сил, энергии, здоровья, да не знаем, куда их приложить. […]

23 июня. […] Сегодня наш «комкор» в сообществе с ex-командюущим Бельковичем в своей комнатке по соседству с моей бражничают и за бутылочками хмельного ведут задушевные беседы, «вспоминают минувшие дни и битвы, где вместе рубились они». Гутор — «главкоюз» получил от Брусилова резкое письмо за неудачно проведенную операцию. Французы очень просят нас отвлечь на себя хоть 12 немецких дивизий, что мы, вероятно, и исполнили теперь. Во всей совершавшейся бестолковщине надо все-таки отдать справедливость, что наша Сводная Сибирская дивизия — отборная — действовала лучше войсковых частей прочих корпусов армии, где эти части не были как следует отсортированы от «товарищей-большевиков», попросту говоря — лодырей-трусов. Особенно мерзопакостными оказались 153-я и 108-я дивизии, а также частями 22-й и 34-й корпуса. Вероятно, то же было и в других армиях, хотя по надежным источникам 11-я армия продвинулась вперед на Злочевском направлении — на 6 верст по фронту в 20 верст. Раскассированный Лейб-гвардии Гренадерский полк в собеседовании с увещевавшим его Керенским обругал последнего по матушке. Солдаты настроены весьма нервно, друг друга подозревают в предательстве; были случаи, когда свои в своих умышленно или по подозрительности стреляли. […]

Дивизии нашего корпуса так распылены теперь, что дай Бог, ч[то]б[ы] в них (трех) набралось бы около 5 тысяч штыков! Пополнение идет малыми партиями за счет прибывающих беглых и уголовно-каторжных… Ведется усиленная облава на бежавших. […]

25 июня. Ночь прошла относительно спокойно — канонада затихла. Сегодня должно быть наступление Гвардейского корпуса, куда влились наши 12-я и 13-я Сиб[ирские] дивизии; наступление это так необходимо для намеченных операций 11-й армии. Число штыков в каждой из Сибирских и 108-й дивизии по состоянию на сегодня — по 3 тысячи человек с небольшим! Опасение, как бы «товарищи» наших дивизий, да и других, своими коллективными дискуссиями не затормозили момент необходимых действий. Артиллерия — под засильем пехотных серых шинелей, диктующих ей или не стрелять, или же жарить, расходуя снаряды в большем количестве, чем это надо. Теперь — не только вопросы государства, но и специально-стратегические взялась решать демократическая недоросль! Полная свобода невежества и совести!!

В 11-й армии доблестней всех наших «самоопределившихся» действовала чехословацкая стрелковая бригада, сформированная из наших пленных. А что, если бы немцы сформировали такие же части из находящихся в плену у них наших воинов — как бы мы закричали: «Варварство!»

«Комкор» мой все еще не оправится от алкогольно-закусочного эксцесса; утверждает, что следовало бы за неудачу нашей армии отчислить не командующего Бельковича, а безголового главноком[андующ]его — Гутора!

[…] Сегодня преднамечено «наступление» 3-й армии! После же завтра — 2-го Гвардейского корпуса, куда вошли наши 12-я и 13-я Сиб[ирские] дивизии. Никто ничего путного от этих наступлений не ожидает. 11-я армия, имевшая было сначала нек[ото]рый бум, отходит «на исходное положение»! Только одному Николаю Чудотворцу мы и обязаны, что еще не выпирают немцы нас с этих «исходных положений». Пресловутая «революционная» российская армия уже проявила максимум того, что она могла дать; дальше же надо ожидать лишь еще худшего, и случаи забастовок войсковых частей в нужный момент — будут лишь учащаться и множиться.

Приехал на место Савинкова, назначенного комиссаром при «главкоюзе», новый комиссар для нашей армии — пробывший 15 лет в каторге некто Загорский с своим помощником молодым врачом Григорьевым — бороться с ветряными мельницами: оздоровлять наши вооруженные серые массы от обуявшей их безнадежной болезни духом праздности, любоначалия, празднословия[960] и всех звериных качеств животного, восчувствовавшего путем утробного «самоопределения», никакими условиями не стесняемого, — свободу и ставящего интересы своей личной шкуры выше всего на свете. Отвратителен мне этот некультурный лик обещающей стать «перманентной» теперешней революции! Загорский, по-видимому, полный идеалист, узкий книжник, чуть не наизусть проштудировавший «Психологию толпы» Михайловского, приехавший сюда, как выражается, «уловить бациллу заразного психического заболевания войск», ч[то]б[ы] посильно содействовать исцелению; признался, что он очень и очень уже разочаровался в новоявленных российских «гражданах», но… но… все еще никак не может примириться на применение смертной казни в отношении бунтарей как единственного, в сущности, теперь стимула побудить их сподвижников идти на защиту «свободной» России! […]