Читать книгу "Аквариум (сборник) - Евгений Шкловский"

Солнце, прокрадываясь сквозь переднее окошечко, касалось воды, та начинала колдовски искриться, играть, рассыпаясь мириадами радужных блесток, Слава блаженно замирал, глядя на эту рождающуюся на глазах феерию, забывал и про себя, и про рубашку, и вообще где он…

Если б кто знал, как он любил игру этих бликов, игру света и тени. Она и наполняла, и насыщала, и увлекала его куда-то, кружа голову и слепя… Он бы мог и не смотреть на нее, а она все равно была бы (загадка), так же бы рассыпалась мириадами крошечных солнц, вспыхивавших в каждой капле, переливающихся всеми цветами радуги…

Немудрено, что он вздрогнул, когда над ухом раздалось насмешливо:

– Да так разве стирают?

Он поднял голову, но поначалу ничего не увидел, все еще погруженный в игру света, а когда глаза снова чуть приобвыкли к полумраку, различил округлое женское лицо, округлое женское плечо, округлую мягкую руку, тоже светящуюся. У него ловко перехватили рубашку.

– Вот так надо!

Женщина присела возле него на корточки, уткнувшись коленями в ближний край желоба, и широкими размашистыми движениями стала расправляться с его рубашкой, то сминая ее, то расправляя, то выхватывая, то вновь окуная, и так это быстро и ловко у нее получалось, куда там Славе. У него брызги летели во все стороны, и сам он сидел весь мокрый, а у нее не летели, и руки, державшие рубашку, казалось, без труда преодолевают сопротивление воды.

Через десять минут куча его белья, выстиранного и выжатого, теперь уж точно чистого, была сложена в его же чистую рубашку и завязана узлом.

– Без мамки-то тяжело? – не то спросила, не то констатировала женщина. – Ты ведь из археологов, да?

Слава кивнул, не успев обидеться из-за «мамки». Это ему-то, почти совершеннолетнему.

– Знаю, знаю, часто вижу ваших, когда вы к Волге спускаетесь. Вон мой дом, – она сделала движение рукой вверх. Солнце коснулось руки.

Женщина взяла что-то из своего таза, утопила в желобе, снова задвигала руками и плечами, мягко сотрясаясь крупным телом.

– Кормят-то вас ничего? – поинтересовалась.

– Ничего, – вяло отозвался Слава.

– Не надоело еще? – женщина взглядывала на него искоса, из-за плеча, чуть ли не лукаво, продолжая делать свою работу.

Словно теплый ветерок пронесся внутри баньки, закружился вокруг – чем-то домашним повеяло вдруг на Славу от всей ее дородной фигуры, от засученных высоко рукавов блузки, от выглядывавших из-под юбки круглых белых коленей. Словно спеленало, забаюкало… Баю-баю… Хорошо стало ему, но и тревожно, непонятно почему, словно теплая волна, исходящая от этой сравнительно еще молодой женщины, к чему-то его призывала или даже обязывала, чего он не понимал.

Вода журчала, луч золотился солнечный.

Он смущенно замотал головой.

– Вовсе не надоело… – сказал Слава. – Красиво здесь.

– Красиво – это точно, – радостно откликнулась женщина, – что правда, то правда. Всю жизнь здесь прожила, а привыкнуть не могу. Да, красиво! Девчонки наши в город норовят умотать после школы, думают, что там оно, их счастье, а того, что поблизости, рядом, не ценят. Конечно, скучновато тут у нас…

– А мне нравится, – сказал Слава. – И то, что люди так неторопливо живут…

– Это хорошо, что нравится, – женщина улыбнулась из-за плеча. – В классе-то каком учишься?

Слава поморщился: не нравился ему этот тривиальный вопрос, – только что все было по-настоящему, а тут вдруг словно сломалось. В каком классе? Какая разница, в каком, и при чем тут это вообще? Словно ему специально напоминали, что он школьник, мальчишка, недоросль, маменькин сынок. Будто в чем уличили, недостойном.

Ответил сердито, почти буркнул.

А женщина уже о другом, не обратив внимания, спрашивала – как его зовут? И хочет ли он стать археологом? Нет, все-таки слова – это было ненастоящее, портили они всё. Только что он был человеком, голова, лицо, руки, ноги, а его куда-то снова заталкивали, пытались определить – школа, класс, возраст, археолог, будто показания снимали. Чего-то от него опять хотели, чему он никак не мог соответствовать. Археологом, почему археологом, при чем тут археолог? Если он здесь в экспедиции, то обязательно археологом? Что это значит – быть, стать? Делать – это понятно: копать, рыться в архивах, писать, изобретать, еще что-нибудь… Но быть кем-то? Как если бы его пришпилили булавкой, словно мертвую бабочку… Имя, фамилия, год рождения, в каком классе… Он и с именем своим до недавнего времени не мог никак разобраться (а может, и сейчас): какое оно имеет к нему отношение? Ну да, Слава, Вячеслав, а дальше? Точно так же он мог быть Петей или Васей. Или все-таки нет? Конечно, Славой привычней (слава чему?), сроднился уже. Но все равно задевало лишь поверхность, какой-то один слой, но вовсе не самую суть того, что было им…

Им… Тут истинно была загадка. То есть он вроде бы ощущал себя как-то, даже как некоторую цельность, но вот твердо сказать: я – это… нет, это было бы слишком. Как ни странно, но он этой своей неопределенностью дорожил. Может, потому, что неопределенность означала множество, а не какую-то одну возможность. То есть он мог быть одним или другим, или третьим, пятым или десятым, Андреем Болконским или Раскольниковым, или Максим Максимычем, или даже Наташей Ростовой… Это, кроме прочего, означало, что у него было много жизней, больше одной, к которой бы прикрепляла его внутренняя определенность, иногда весьма даже не лишняя. Потому что широта тоже может быть как болезнь. Но определенность – не обман разве? Становясь кем-то, он ведь все равно был не весь, а значит, опять подлинности не было. Каков же он был тогда весь?

Из этого тумана Слава Лидзь и смотрел на округлоплечую, смуглорукую, мягкоуютную женщину, от тела которой веяло ласковым, влекущим теплом. И зачем она пыталась сейчас его как-то определить, если это совсем не важно, а важно что-то совсем другое, совсем другое… Он и пытался сейчас уловить, завороженный ее смуглыми руками, выгоревшими русыми волосами, собранными большим пучком на затылке, гладкой шеей…

БОЖЬЯ СОБАКА

Заметил он ее еще издалека, сначала неопределенно, светлым солнечным пятном, но постепенно сфокусировавшимся. Небольшая, бело-серая (от пыли?), лохматая, с карими смышлеными глазками, она сидела, аккуратно подобрав лапы, и с каким-то несобачьим любопытством поглядывала на него, на Костю, – как он приближается.

К собакам у него была страсть с детства. Мечтал о собаке, книжки про собак в большом количестве читал, про пограничника Карацюпу и его верного пса в частности, упрашивал родителей купить. Собственно, не в собаке даже было дело, а в том, что одиноко ему было, и если бы это не собака была, а, скажем, брат или сестра – его бы вполне устроило. Поначалу он и просил у мамы братика или сестренку, совсем другая бы жизнь.

Впрочем, даже если б то была не собака, а кошка или, на худой конец, птица или даже морская свинка либо черепаха, все равно его бы и это, наверно, устроило. Кого он только не притаскивал домой, начиная с бродячих псов и кончая белыми крысами. Собака же, конечно, особенное, предел мечтаний. Но не лишь бы какая (согласился бы, ясно, на любую), а настоящая – дог либо овчарка, чтобы он мог ее дрессировать, и вообще.