Читать книгу ""Еврейское слово". Колонки - Анатолий Найман"

Продолжая начатый в предыдущем номере разговор о будущем России, как оно представляется на основании некоторых сегодняшних проявлений, мы почти сразу упремся в феномен сгущающегося в людях духа своеволия, себялюбия, самодовольства, пренебрежения кем бы то ни было. Духа все более доминирующего в обществе, набирающего все большую власть над людьми. Исторически Россию удерживают в динамическом равновесии две силы: повиновения власти, вплоть до рабского, – и бунта, тоже рабского по природе, против нее. Повиновение вызывает в народе безынициативность и бездеятельность. Репрессии, призванные подавлять бунтовщиков, только разгоняют маховик протеста (достаточно бросить взгляд на скульптурную группу перед метро «1905 года»: у революционных пролетариев не только все выгоды положения, чтобы стаскивать казаков с лошадей, но в реальности еще и нехватка на них металла, так что последние из притеснителей сидят практически на пони). Сдвиг, ведущий к превосходству одной силы над другой, угрожает разрушением всех систем жизнеобеспечения страны: государственной, экономической, цивилизационной.

Пал советский режим, и приблизительно в то же время возникли безграничные возможности Интернета как средства самовыражения. Широкие круги населения получили свободу высказывать все, что приходит в голову, на язык и перекладывается на клавиатуру компьютера. Неожиданности в этом не было, поскольку режим зародился и функционировал на принципе тотального подавления людей. Реакция на перемены не замедлила заявить о себе, разогреться и дойти до высоких температур. Несколько лет самым часто повторяемым словом было «плюрализм» – что естественно и должно всячески приветствоваться в стране, которая прожила три четверти столетия, заучивая наизусть, что про что следует врать. При этом из процесса перемен выпал этап переосмысления советской действительности на основаниях, насколько возможно достоверных и объективных, а не на невнятных «мы строили коммунизм, танцевали под патефон и верили в Сталина». Попросту говоря, население за десятилетия утратило понимание личного, заменило его стайным инстинктом принадлежности к общему. И в таком состоянии, без необходимого политического образования, не пройдя даже начатков ликбеза, попало в переделку, которая называлась перестройка.

Понятие истины исчезло за ненадобностью, неупотребительностью. Ее место заняли мнения. Не правильные или ложные, не полезные или вредные, а равные. В лучшем случае за истину стали выдавать сумму мнений. Кучу. Первое время власть и некоторое количество вменяемых людей довольно активно напоминали через СМИ, что свобода не безответственность и требует обеспечения свободы других. Что нельзя внушать окружающим собственные умозаключения, возникшие из убеждения в единственно своей правоте и такой же неправоте всех прочих. Но пойди уговори ворону не каркать, кота не мяучить. Чем агрессивнее призывы, тем больше призывающий ощущает себя королем. То есть подавляющее большинство тогдашних вольнодумцев свято верило и заставляло верить других в то, что эти призывы самонужнейшие для страны и первоочередные в данный исторический момент. В самом начале перестройки я слушал по Бибиси интервью с одним таким активистом из Грузии, молодым и темпераментным. Он уверял, что прежнее руководство следует прогнать и поставить новое. Его спросили, есть ли у него кандидатуры, ведь не каждому по плечу. Он выпалил, не дав закончить фразу: «Да лубой можит!» Ему в голову не приходило, что он глуп и его «лубые» такие же дураки.

Параллельно вырисовалось политическое направление предлагаемых ими перспектив. Все против всех! Не то чтобы никто никого не удовлетворял – до этого даже не доходило. Главное было – покончить, растерзать, повесить. Олигархов, либералов, лиц разнообразных национальностей, чубайсов. (Тогда еще не было гомосексуалистов.) Потому-то когда заговорили о твердой руке и она реализовалась, ее призыв пришелся в масть общему настроению: мочить в сортирах. Кого, как, на каких основаниях, не важно – важно мочить. И в том, что обыватели охотно приняли это как свое, утверждалось непроизнесенное: это мы можем! Так что, когда сейчас на 9 Мая демонстрация несет поперек Тверской лозунг «Смерть кремлевским оккупантам!», я реагирую не на его пугачевскую или большевистскую волюшку, а на издевательство над настроением Великой Отечественной, в которую люди гибли под лозунгом «смерть немецким!..». А когда КПРФ на первомайской поднимает баннер «Идеям Маркса Энгельса Ленина Сталина жить и побеждать!», я не хуже других понимаю, что нынешнюю уличную толпу эти имена трогают примерно как какие-нибудь книжные Фауст, Лоэнгрин, Дракула и Кощей. Но исподволь делают главное для того, какой страна станет лет через 20, а то и 10. Станет не из-за политики Китая или амбиций Ислама – я частный человек и на глобальные прогнозы не претендую. А из-за телевизионных и радио токшоу, на которых немыслимые профессора, звеня самодельными регалиями, объявляют: «когда к власти придет национальное правительство, мы отправим всех иммигрантов в концлагеря для фильтрации перед окончательным решением их судьбы». Безответственность – вчерашний день, сегодня торжество безнаказанности. Завтра – никому не интересно.

2–8 июля

Предыдущие две колонки были о будущем. Сегодня потянуло на прошлое. Точнее, на прошлое, которое выдразнил недавний разговор о будущем. Это вечная история: заводят речь о том, как будет; настроение портится; думаешь – а как было? Может, стоит оставить как было? В противостоянии прошлого и будущего есть секрет и фокус: будущее кажется безграничным, прошлое же запросто укладывается в школьный учебник. Будет то, будет се, будет вот еще что, а наступает, и – ерунда, повторение того, что тысячу раз было. Тогда как прошлое разрастается – во вселенную, в века, в миллиарды человеческих жизней, в мириады подробностей, не охватываемых сознанием.

После войны наша семья вернулась из эвакуации в Ленинград – завод отца, и мы с ним. Мне было девять лет. Спали у родственников на полу, я – в детской железной кроватке с приставленным в ногах стулом. Через год отцу дали – неслыханное везение! – однокомнатную подвальную квартиру, с кухней без окон. Сводчатые потолки, сырые стены, печка, крысы. На Толмачева. Аничков мост с лошадьми на Фонтанке знаете? Толмачева – в ста метрах в сторону Адмиралтейства. Еще одна вечная история, из русской классики: несчастный человечек, затравленный обыватель, голодный, замерзший, выходит из темной подворотни – и попадает на проспект, на набережную, в окружение особняков и дворцов. И кто он – забитый обитатель подвала или столичный фланер-европеец?

Толмачева – бывшая Караванная. И будущая: название вернули, когда советская власть крякнула. Это немаловажно для предмета нашей колонки. Караванная упирается в Невский, смотрит на Аничков дворец, во времена моего детства-отрочества знаменитый на всю страну Дворец пионеров. Я туда в какие-то кружки, помню, каждый год записывался – в какие, честно, не помню. А начинается от цирка Чинизелли. Стоящего на маленькой площади: правым боком к Инженерной, левым к Фонтанке. Собственно говоря, этим местом и объясняется название улицы. Уважаемый Коля Толмачев, в которого переименовали Караванную (и из которого переименовали обратно), был вольнодумец и кустарный демонист. Семнадцати лет пошел в большевики, а двадцати трех, раненный, застрелился, чтобы не достаться живым Юденичу. Караванная же отнюдь не значила верблюжьих воплей и плевков, пыли, пекла и пустыни, а только то, что на ней поставили свои шатры персы, доставившие царице Елизавете слонов в дар от своего шаха. Куда еще их было доставлять, как не к цирку, будущему Чинизелли? Известно, что слоны в диковинку у нас. Их купали прямо в Фонтанке, которая до того была от французского прононса далека, называлась Безымянный Ерик, что значило непроточная.