Читать книгу "Мария Стюарт - Родерик Грэм"

Паулета полностью информировали о том, что происходило в Лондоне, поэтому он был весьма смущен, когда 4 февраля Бургойн попросил разрешения выехать из замка для сбора лекарственных трав — средств против ревматизма Марии. Паулет медлил, а на следующий день Мария поняла, что в замок прибывают посланцы. Одним из них был Билль. Поэтому она сказала Бургойну, что ему не нужно собирать травы, поскольку ей они больше не понадобятся. Мария пребывала в спокойствии и контролировала свои эмоции.

К 7 февраля все участники действа прибыли в замок, хотя Шрусбери расположился вне его стен, и около семи-восьми часов вечера все они, вместе с Паулетом и Друри, собрались у дверей покоев Марии на втором этаже замка, чтобы сообщить ей новости. Дамы Марии сказали им, что она раздевается и готовится ко сну. Тем не менее их впустили.

В воздухе висело чувство неловкости. Мария набросила накидку поверх ночной рубашки, ноги ее были босы. Она сидела в стоявшем у ее кровати кресле, напротив нее стоял небольшой столик. Рядом с ней находились ее дамы, а вечно бдительный Бургойн стоял за ее плечом.

Прежний тюремщик, Шрусбери, извинился, сказав, что действия Елизаветы вызваны необходимостью, а затем Билль зачитал приказ о казни. Мария выслушала его, после чего восхвалила Бога за эти известия: «Я ни на что не гожусь, и от меня никому нет толка». Она рада грядущему освобождению из заключения и прекращению постоянных страданий: «Вся моя жизнь была полна трагедий, и я рада, что Господь забирает меня из рук врагов». В последний раз она заявила, что, если бы она могла встретиться с Елизаветой, все их разногласия были бы улажены ко всеобщему удовлетворению. Затем она положила руку на английскую Библию и поклялась, что невиновна в приписываемых ей преступлениях.

Будучи «ревнителем веры», Кент умолял ее подумать о своей совести и обратиться к англиканской церкви, ведь ей оставалось жить всего несколько часов. Марии еще раз предложили утешение в лице настоятеля собора в Питерборо доктора Флетчера, но она попросила, чтобы к ней пустили ее собственного капеллана де Про. Эта просьба, однако, была отвергнута. Она поинтересовалась, просили ли другие христианские государи пощадить ее, и ей ответили, что такие просьбы были, но не возымели действия. Ей не сказали, вступился ли за нее ее сын Яков, да она и не спросила об этом. Затем Мария спросила, когда она умрет. «Завтра, в восемь утра», — запинаясь, ответил Шрусбери. Она попросила, чтобы ее тело отправили для похорон в Реймс или Сен-Дени, но ей сказали, что Елизавета это запретила. Просьба о том, чтобы были выполнены все ее распоряжения относительно слуг, тоже была отвергнута графами, ответившими, что они не имеют власти дать ей такие гарантии. Она спросила о Но и Кёрле и, когда ей сказали, что оба они все еще живы, заявила: они предали ее, но остаются жить, тогда как она, сохранившая твердость, умрет.

На всем протяжении беседы Мария сохраняла спокойствие и деловой тон, к большому изумлению и облегчению Шрусбери и его спутников. Однако к тому времени все слуги Марии, включая Бургойна, были в слезах. Поскольку всё уже было сказано, чиновники удалились.

Мария помолилась со своими дамами и служанками, затем, все еще пребывая в спокойном состоянии, положила оставшиеся у нее деньги в бумажные пакеты и надписала на них имена. Ей принесли ужин, но ела она мало. Мария простила слуг за все, в чем они могли провиниться, и попросила у них прощения за любую резкость, какую когда-либо проявила к ним. Она раздала все, что оставалось в ее гардеробе, Бургойн получил два кольца, две небольшие серебряные шкатулки, две лютни, ноты Марии и ее красные покрывала на кровать. Затем она написала письмо де Про, спрашивая его, какие молитвы ей следует читать, и умоляя дать ей отпущение грехов.

Потом Мария составила свое последнее завещание, назначив душеприказчиками герцога де Гиза, епископа Росского и де Руиссо, своего номинального канцлера, занимавшегося ее делами во Франции. Она просила, чтобы были выделены средства на поминальные мессы в Реймсе и Сен-Дени, на которых смогли бы присутствовать ее слуги. Ежегодный реквием должен был быть обеспечен продажей ее собственности в Фонтенбло. Далее, 57 тысяч франков надлежало распределить между ее слугами и друзьями после уплаты всех ее долгов и выплаты слугам жалованья. Мария также завещала деньги бедным детям и студентам в Реймсе.

Затем Мария собственноручно написала письмо своему деверю, Генриху III. Крупные буквы тверды и четки, ничто не выдает волнения; письмо занимает три страницы. Начав следующим образом: «Мой брат-король, я, по воле Господней и за мои грехи, предавшая себя во власть моей кузины-королевы, в чьих руках я страдала почти двадцать лет», Мария продолжила, заявив о своей невиновности, и уверила, что ее осудили за ее католическую веру и «богоданное право на английскую корону». Она пожаловалась на то, что ее лишили общества капеллана, «хотя он и находится в здании», и она не может получить последнего причастия. Она рекомендовала королю своих слуг и сына, «насколько он этого заслуживает, потому что я не могу за него отвечать», и послала ему «два редких камня, талисманы против болезни». Подписала письмо она так: «Среда, два часа пополуночи. Ваша любящая и верная сестра MARIE R».

Затем Мария, полностью одетая, прилегла на постель и попросила Джейн Кеннеди почитать ей о жизни некоего великого грешника. Кеннеди начала читать историю доброго разбойника, но Мария прервала ее: «Он был поистине великим грешником, но не таким страшным, как я. Я бы хотела, чтобы он стал моим покровителем на то время, что мне еще осталось.

Да вспомянет меня мой Спаситель в память о его страстях и да смилуется он надо мной, как смиловался над тем в час его смерти». Она попросила даму принести ей повязку, которой надлежало завязать ей глаза на эшафоте, и выбрала расшитый золотом шелковый платок. Затем она легла на спину и сложила руки на груди.

В шесть утра, «когда наступил упомянутый 8-й день февраля, время и место, назначенные для казни, упомянутая королева, высокого роста, крупного телосложения, с покатыми плечами, полным и широким лицом, двойным подбородком, ореховыми глазами и рыжими накладными волосами» начала собираться. Мария оделась продуманно: на ней были юбка и корсаж из черного атласа поверх красновато-коричневой нижней юбки и черная атласная накидка, расшитая золотом и отороченная мехом. На голове у нее были белый креповый убор и длинная кружевная вуаль. На шее висели ароматические шарики, а также Agnus Dei[131] а на поясе — распятие и золотые четки. Полностью одевшись, она вышла в приемный покой и там, с трудом преклонив колени на подушку, помолилась в окружении своих дам. Теперь все могли слышать, как под ними, в Большом зале, спешно сколачивают эшафот. Видя, что королева плохо себя чувствует, Бургойн дал ей немного хлеба и вина, а затем в дверь постучал шериф Ноттингемский, который должен был сопровождать ее на казнь. Бургойн немного задержал его, но, когда тот постучал во второй раз, Мария ответила: «Да, пойдемте».

Она взяла с собой обещанное Бургойну распятие из слоновой кости. Пока же, в отсутствие священника, она отдала его своему камердинеру Хэннибалу Стюарту, чтобы тот нес его перед ней. Из-за слишком серьезных мер безопасности слугам было запрещено сопровождать Марию дальше, на тот случай, если бы они решили окунуть свои платки в ее кровь, а затем превратить их в мощи. Еще более абсурдным было другое опасение охранников — что служанки расплачутся и расстроят этим солдат. Двое из людей Паулета подхватили Марию под руки, и она, с распятием в руках, прихрамывая, спустилась по лестнице в зал, где ее встретили Кент и Шрусбери. Эшафот уже возвели, а в камине развели огонь. Все собравшиеся, число которых достигало почти трехсот человек, замолчали, когда Мария вошла.