Читать книгу "Зов Ктулху - Говард Филлипс Лавкрафт"

Однако имейте в виду, что я порвал с Пикманом совсем по другой причине, потому что мое восхищение им, наоборот, становилось день ото дня сильнее; Обед упыря величайшее достижение. Вам известно, что клуб не захотел выставить картину, Музей изящных искусств не принял ее в дар, и могу добавить, что никто не купил ее, поэтому Пикман держал ее до самого конца в своем доме. Теперь она у его отца в Салеме вам ведь известно, что Пикман родом оттуда и среди его предков была ведьма, повешенная в 1692 году.

У меня выработалась привычка довольно часто заходить к Пикману и особенно после того, как я начал собирать материал для монографии о сверъестественном в искусстве. Возможно, идею мне подала его картина, но, так или иначе, сам Пикман стал для меня благодатным источником и фактов, и идей. Он показал мне все свои картины и рисунки, включая сделанные пером наброски из-за которых, если бы они попались кому-нибудь на глаза его наверняка исключили бы из клуба. Довольно скоро я стал искренним почитателем Пикмана и, словно школьник, часами слушал его искусствоведческие и философские рассуждения, настолько дикие, что они вполне могли привести их автора в Данверскую лечебницу. Из-за моего преклонения перед ним, да еще из-за того, что все меньше и меньше людей желало поддерживать с ним отношения, Пикман приблизил меня к себе и однажды вечером намекнул, что, если я не из слабонервных и умею держать язык за зубами, он может показать мне нечто совершенно необычное куда более мощное, чем все картины, которые я видел в его доме.

– Знаете, сказал он, есть вещи, которые не подходят для Ньюбери-стрит, те вещи, которые здесь неуместны и которые нельзя по-настоящему понять здесь. Мое дело искать обертоны души, а какие могут быть обертоны у выскочки, живущего на улицах, проложенных на искусственной насыпи? Бэк-Бей пока не Бостон пока он ничто, потому что у него не было времени накопить воспоминания и привлечь к себе местных духов. Если здесь еще остались привидения, то это смирные привидения из низины и обмелевшей бухты, а мне нужны человеческие привидения привидения высших существ, которые заглянули в ад и поняли смысл того, что увидели.

Художнику надо жить в Норт-Энде. Настоящий эстет примиряется с трущобами ради накопленных ими преданий. Черт побери, приятель, неужели непонятно, что такие места не сделаны, что они выросли? Поколение за поколением жили, мучились, умирали в них, причем в те времена, когда люди еще не боялись жить, мучиться и умирать. Неужели вам неизвестно, что в 1б32 году на Коппс-хилл была мельница, а половина сегодняшних улиц проложена до 1650 года? Я могу показать вам дома, которые простояли Два с половиной века, а то и дольше; дома, которые были свидетелями того, что обратит в пыль современное здание. А что современным людям известно о жизни и властвующих над ней силах. Вы называете салемское колдовство обманом, но, держу пари, моя четырежды прабабка могла бы кое-что вам порассказать. Ее повесили на Виселичном холме, и при этом присутствовал ханжа Котон Мэзер. Он, черт его подери, боялся, как бы кто-нибудь не вырвался на волю из его проклятой скучной клетки жаль, никому не удалось его заколдовать и попить у него ночью кровь!

Я могу показать вам дом, в котором жил Мэзер, и еще один дом, в который он боялся входить, несмотря на все свои храбрые словеса. Ему-то были известны вещи, которые он не посмел вставит в свою дурацкую Magnalia или простодушные Чудеса невидимого мира . Послушайте, а вы знаете, что под Норт-Эндом когда-то была целая сеть ходов, благодаря которым люди могли незаметно бывать друг у друга дома, на кладбище и под морем? Наверху занимались расследованиями и преследованиями а внизу, под землей, день за днем творилось всякое, и по ночам неизвестно откуда доносился смех!

Клянусь, дружище, из уцелевших в первозданном виде десяти построек семнадцатого столетия в восьми найдется что-нибудь необычное в подвале. Месяца не проходит, чтобы нам не сообщили о рабочих, то тут, то там наткнувшихся на кирпичные своды и колодцы, которые никуда не ведут, один возле Хенчмен-стрип можно было увидеть еще в прошлом году с эстакады. В прошлом были ведьмы со своим колдовством, пираты с награбленным добром, контрабандисты, капитаны каперов и, скажу я вам, в прежние времена люди умели жить и умели раздвигать границы жизни! Наш мир был не единственным, который открывал для себя храбрый и умный человек ну уж нет! А теперь возьмите для сравнения наши дни и наших людей с их бледно-розовыми мозгами, из которых даже так называемые художники сразу начинают корчиться от страха, если на картине больше того, о чем позволено говорить за чайным столом на Бикон-стрит!

С настоящим меня мирит только одно оно настолько глупо что не позволяет себе заглянуть подальше в прошлое. Все ваши карты и путеводители ровным счетом ничего не сообщают о Норт-Энде! Да-да! Не задумываясь, я могу назвать вам тридцать-сорок улиц и целые лабиринты к северу от Принс-стрит, о которых никому неизвестно, кроме, может быть, десяти человек, если не считать кишащих там иностранцев. А что в них понимают даго? Нет, Тербер, в этих старых поселениях великолепно мечтается, ибо они переполнены чудесами и чудовищами и совсем не похожими ни над что привычное, и все же ни одна живая душа их не понимает – я-то уж не напрасно копался в прошлом!

Послушайте, вас же это интересует. А что, если я скажу вам, что у меня есть вторая мастерская там, где я ловлю ночной дух древнего ужаса и рисую вещи, о которых даже подумать нельзя на Ньюбери-стрит? Естественно, мне незачем болтать об этом с нашими, будь они прокляты, старыми девами в клубе с Рейдом, черт его побери, который всем уже нашептал, что я чудовище и мчусь куда-то на тобоггане обратной эволюции. Правильно, Тербер когда-то давно я решил, что кто-то должен живописать ужас, а не только красоту жизни, поэтому и отправился в те места, где у меня были основания искать его.

Я нашел дом, о котором вряд ли знают и трое из ныне живущих представителей нордической расы. Он находится совсем недалеко от эстакады, но его история уходит очень далеко в глубь столетий. Мне захотелось снять его из-за необычной кирпичной кладки расположенного в подвале колодца одного из тех, о которых я рассказывал вам. Дом на глазах разваливается, так что вряд ли кто-нибудь поселится в нем, и мне даже стыдно сказать, как мало я за него плачу. Окна там заколочены, но это даже к лучшему, ибо мне совсем не нужен дневной свет. Пишу я в подвале, где вдохновляюсь сильнее всего, но все же обставил несколько комнат на первом этаже. Принадлежит дом некоему сицилийцу, а я снял его под фамилией Питере.

Итак, если не возражаете, сегодня же и отправимся туда. Думаю, вам понравятся картины, ибо, как я уже сказал, позволил себе зайти в них немножко дальше. Это недалеко иногда я хожу пешком, чтобы не привлекать внимание любопытных, появляясь в таком месте на такси. От Южного вокзала до Бэттери-стрит доедем на поезде, а там всего ничего пешком.

Итак, Элиот, когда я выслушал все это, то уже с трудом сдерживал себя, чтобы не припустить бегом, и нормальным шагом дойти до первого попавшегося нам, свободного такси. На Южном вокзале мы пересели в поезд и около двенадцати часов, выйдя на Бэттери-стрит, направились мимо старого причала по набережной Конституции. Куда и где мы свернули, я не запомнил и не могу ничего сообщить вам об этом, знаю лишь, что мы были не на Гриноу-лейн.