Читать книгу "Сиротка. Слезы счастья - Мари-Бернадетт Дюпюи"

«Я не могу не то что спасти весь мир, а даже сделать счастливыми тех, кого люблю. Господи Иисусе, я ведь раньше всегда чувствовала, если дорогому мне человеку угрожала какая-то опасность! А вот про Шарлотту я ничего не почувствовала! Ну почему? Почему?» – мысленно причитала она.

Погрузившись в свои мысли и ничего перед собой не видя, она на кого-то натолкнулась и, потеряв равновесие, едва не упала на землю, но ее удержала чья-то сильная рука. Это был Людвиг.

– Куда ты идешь? – спросил он. – Послушай, малышка, ты не можешь считать себя виновной во всех тех несчастьях, которые происходят на земле.

– Нет, это я виновата, я! Отпусти меня, дай мне пройти! Какой толк от моего дара, если я не могу сберечь мать для ее детей, если я не могу спасти свою подругу, свою сестру? Я выросла вместе с Шарлоттой, мне были известны все ее радости и горести. Она утешала меня, когда умерла моя мама.

Людвиг схватил ее за руку и стал удерживать, чтобы она не ушла. А Кионе и в самом деле хотелось исчезнуть в темноте, окружающей поселок.

– Это произошло из-за меня! – крикнула Киона.

– Нет! Пойдем! Нам нужно помолиться всем вместе. Киона, твои молитвы будут сильнее наших. Пойдем, врач придет завтра утром. Я хочу помолиться с тобой, с Эрмин и Одиной. Сделай это ради Шарлотты, сделай это и ради меня.

Киона, поддавшись на уговоры, едва слышно пробормотала: «Хорошо!». Поскольку ее ноги дрожали, Людвиг стал поддерживать ее за талию и довел так до входа в дом. Каждый шаг доставлял ей мучения.

– А теперь отпусти меня! – крикнула она. – И никогда, никогда больше ко мне не прикасайся.

Он в знак согласия кивнул. Киона заметила, что он плачет. Ей стало стыдно за то, что она повела себя так сурово, но у нее не было другого выбора.

Глава 13

Сердца в трауре

Роберваль, церковь Сен-Жан-де-Бребёф[29], пятница, 25 августа 1950 года

После полудня в церкви собралась целая толпа. Члены семейств Шарденов, Дельбо и Лапуантов занимали первые ряды скамеек. Все они были одеты в черное и сидели с мрачным видом. Эрмин, пережившая сильный шок, представляла собой, казалось, лишь слабое подобие того, какой она была раньше. Тошан бросал на нее встревоженные взгляды, опасаясь, что она во время церемонии потеряет сознание.

Мари-Нутта приехала из Квебека одна. Она и Лоранс смотрели, не веря своим глазам, на дубовый гроб, обитый черной переливчатой тканью. Им обеим казалось чем-то невероятным то, что Шарлотта умерла и что ее тело лежит внутри этого продолговатого деревянного ящика. Они сдерживали слезы, чтобы еще больше не нервировать свою и без того убитую горем мать. Лора, скрыв лицо за черной вуалью, тихонько всхлипывала, да и Жослин уже был недалек от того, чтобы расплакаться горькими слезами, хотя он и решил стойко вынести этот удар судьбы. Позади них двоих сидели Мирей, Мадлен и Акали.

По другую сторону центрального прохода расположился Людвиг Бауэр, одетый в темно-серый костюм и белую рубашку. Он никак не реагировал на сочувственные взгляды местных женщин, которых растрогал вид этого красивого мужчины, ставшего вдовцом в расцвете лет. Рядом с ним сидела Киона, лицо которой – обычно медового цвета – сейчас было очень бледным из-за переживаемого ею горя. Она держала за руки Адель и Томаса. Дети были нарядно одеты. Они робко прислушивались к гулу голосов людей, находящихся в храме, и рассматривали бесчисленные букеты и букетики, которые лежали на настиле из каменных плит вокруг гроба. Онезим, Иветта и два их сына сидели в том же ряду скамеек, а Мукки и Луи расположились в следующем ряду.

– Не могу в это поверить, – уже в десятый раз повторял Луи, которого Лора в срочном порядке вызвала из летнего лагеря.

Луи был более высоким и более худым, чем Мукки. Его симпатичное лицо с серо-голубыми глазами портили несколько больших угрей. Волосы каштанового цвета были подстрижены очень коротко. Когда он находился в летнем лагере, ему не терпелось вернуться домой, однако это его преждевременное возвращение получилось невеселым: он очень любил Шарлотту, и ее кончина его сильно огорчила.

– Подумать только: она вернулась сюда из Европы, но мне не удалось застать ее живой, – прошептал он на ухо Мукки.

– А я после ее возвращения виделся с ней только на одной вечеринке, – сказал Мукки, на душе у которого тоже было очень тяжело.

Жозеф Маруа, сидевший рядом с Луи, посмотрел на него сердитым взглядом. Сейчас был неподходящий момент для того, чтобы болтать, и Жозефу очень захотелось об этом напомнить молодым людям. Андреа Маруа, в девичестве носившая фамилию Дамасс, плакала, не сдерживаясь: ее переполняли эмоции. Мало кто из родственников и близких людей Шарлотты следил за ходом церемонии: почти все они погрузились в свои размышления и горевали каждый по-своему.

Лора с горечью размышляла о нелегкой судьбе тех женщин, которым пришлось стать жертвами на алтаре материнства. Она даже удивлялась тому, как это ей самой удалось благополучно родить троих детей. А еще ее очень беспокоила судьба двух детей Шарлотты, оставшихся без матери. Она жалела их всей душой.

Жослин снова и снова мысленно проклинал превратность и жестокость судьбы. «Эта бедная девчонка родилась под несчастливой звездой! – думал Жослин. – В раннем детстве она была почти слепой, ее первый жених ее бросил, а затем, когда она вышла замуж за серьезного и весьма любезного мужчину, она умерла в результате преждевременных родов».

Тошан, до глубины души потрясенный этой безвременной кончиной, переживал главным образом за Эрмин. Состояние депрессии, в которое она впала, напоминало ему о том тяжелом периоде их семейной жизни, который последовал за смертью их сына Виктора, прожившего на белом свете лишь несколько недель. Он сердито подумал, что это лето – лето 1950 года – принесло им тяжкие хлопоты и большое горе.

Людвиг пребывал в полном смятении. Судьба отняла у него женщину, которую, как он полагал, он уже не любил, и ему теперь казалось, что это наказание за его дурные мысли. «Я ее бросил – вот в чем заключается правда. Я ее не понимал и не поддерживал там, в Германии. Она впадала в меланхолию, и я подтолкнул ее к тому, что она совершила большую глупость. Она поступила так только потому, что нуждалась в мужском внимании. Бедняжка Шарлотта, прощай навсегда!» Людвиг старался не думать сейчас ни о чем, что не было связано с проходящей в церкви траурной церемонией. «Реквием» Верди, который начал играть орган и звуки которого, казалось, устремлялись куда-то к высокому своду, заставил Людвига уставиться с задумчивым видом в пустоту.