Читать книгу "Брак по расчету. Златокудрая Эльза - Евгения Марлитт"

Он видел, что ее щеки бледнели, а ее глаза, в которых затаилась ненависть, отворачивались от него. Он испытывал страшнейшие мучения, когда она отталкивала его от себя и содрогалась от его прикосновения. Он приходил в отчаяние, но в страхе задвигал двойные засовы, охранял запертые двери, потому что знал: она будет потеряна для него, как только ее нога коснется лесной почвы.

Со временем она стала немного спокойнее, хотя по-прежнему проходила мимо него, как мимо тени или пустого места. Она не поднимала глаз, когда он подходил к ней и ласково разговаривал с нею; она не ломилась больше в окна, раздирая нежное горло дикими криками; она не носилась как бешеная по комнатам и залам, не взбиралась на стены замка с намерением броситься вниз. Она тихо сидела под дубом около башни, так как знала, что скоро станет матерью. Когда приближалась ночь, он брал ее на руки и нес в замок. Она позволяла это, но отворачивалась, чтобы его дыхание не касалось ее и его горячий взор не падал на нее.

Однажды священник из Линдгофа постучал в ворота замка. В народе ходили слухи, что его духовный сын Йост фон Гнадевиц имеет сношения с дьяволом, и он пришел, чтобы спасти заблудшую душу. Он был впущен и увидел то создание, ради которого веселый охотник забыл о привольной жизни в лесу и о небе.

Ее красота и чистота тронули старика. Он заговорил с нею ласковым голосом, и ее сердце, окаменевшее от горя, смягчилось. Ради своего ребенка она согласилась креститься, и их злополучный союз был освящен пасторским благословением.

Когда ее тяжелое испытание кончилось, она прижала побледневшие губы к лобику ребенка, и с этим поцелуем улетела ее душа! Теперь она была свободна. Свободна! Мальчика при крещении назвали именем отца, моим именем. Я со страхом глядел на его глаза — это были мои глаза. Он и я убили ее. Мой старый слуга унес мальчика. Я не могу жить ради него. Симон говорит, да и священник тоже, что едва ли найдется женщина, которая согласится давать грудь моему сыну, потому что в глазах людей я — погибший человек. Жена моего лесничего Фербера кормит теперь младенца, не зная о его происхождении…»

Рейнгард остановился и, пораженный, поднял глаза. Лесничий, который до этого момента, внимательно слушая, стоял, прислонившись к стене, быстро подошел к нему и взял его за руку. Его загорелое лицо сильно побледнело от необычайного волнения. Фербер, не менее изумленный, тоже подошел ближе.

— Дальше! Дальше! — задыхаясь, воскликнул лесничий.

«Симон положил его на порог домика лесничего, — читал Рейнгард, — и видел сегодня, что жена Фербера ласкает его, как и свою родную дочурку. По закону нашего рода мой сын не имеет права на наследство Гнадевицев, но то, что я получил от матери, избавит его от нужды. В ратуше в Л. лежат мои распоряжения и документы, доказывающие, что он — мой сын и наследник. Пусть Господь Бог и сострадательные сердца охраняют его юность, а я этого уже сделать не смогу! Все, что окружало ее в дни счастья, должно быть около нее и после смерти. Драгоценности по праву принадлежат ее ребенку, но мысль о том, что те вещи, которые покоились на ее шее, головке, могут попасть в чужие руки, невыносима мне. Пусть лучше все пропадет здесь.

Еще раз обращаюсь к тебе, тот, кого случай привел сюда, может быть, только через много столетий: помолись за меня и не нарушай покой умершей.

Йост фон Гнадевиц».

Оба брата молча пожали друг другу руки и подошли к гробу. В них текла кровь удивительного создания, которое зажгло любовь в сердце молодого Йоста и не вынесло неволи!

— Она оказалась нашей родоначальницей, — сказал наконец Рейнгарду растроганный Фербер. — Мы — потомки того подкидыша, происхождение которого до сих пор оставалось тайной, потому что бумаги, которые должны были установить права ребенка, погибли в пожаре. Мы должны на несколько дней прервать работу, — обратился он к одному из каменщиков, который, из вполне извинительного любопытства, стоял на середине лестницы и с удивлением слушал о том, что до сих пор оставалось тайной Линдгофа.

— Вместо этого вы должны завтра сложить склеп на кладбище, — распорядился лесничий. — Я сегодня же поговорю с пастором.

Он подошел к шкафу и стал рассматривать платья, некогда окутывавшие стройную фигурку цыганки и, по-видимому, висевшие в том порядке, в каком видел их на красивой Лиле восхищенный влюбленный.

На дне шкафа стояли туфли. Лесничий взял одну пару. Она уместилась на его большой ладони. Вероятно, только ножкам Золушки они были бы впору.

— Я отнесу их Эльзе, — с улыбкой проговорил он. — Пусть она знает, что ее прабабушка была такой же миниатюрной, как и она.

Фербер между тем очистил от пыли мандолину. Рейнгард запер ящик с драгоценностями и взял его за изящную ручку, приделанную к крышке. Все трое снова поднялись по лестнице, после чего отверстие в потолке заложили досками.

Дамы с напряженным интересом ждали у подножия башни и были немало удивлены, увидев необычайное шествие. Однако им стало известно о невероятном открытии, только когда все общество собралось под липами. Тогда Рейнгард поставил ларец на стол, подробно описал потайную комнату и ее содержимое, достал роковой документ и прочитал его на этот раз гораздо глаже, чем раньше.

Дамы, затаив дыхание, молча слушали эти излияния пылкого сердца. Елизавета сидела бледная и задумчивая. Но когда Рейнгард дошел до места, проливающего свет на таинственное прошлое их семьи, вскочила и с изумлением взглянула на улыбающегося дядю, который наблюдал за ней. Госпожа Фербер после окончания чтения в течение нескольких минут не могла прийти в себя. Эта романтическая развязка старой семейной истории оказалась непостижимой для ее ясного ума.

Мисс Мертенс, которой пришлось рассказать всю историю, потому что она ничего не знала о подкидыше, всплеснула руками, услышав о чудесном ее завершении.

— Выходит, что на основании этой бумаги вы имеете право на наследство? — с живейшим интересом спросила она.

— Без сомнения, — ответил Фербер, — но как мы узнаем, что представляет собой материнское наследство? Этот род вымер, имя Гнадевицев угасло, все перешло в чужие руки, так откуда нам знать, как и где заявить о своих правах?

— Нет, лучше ничего не предпринимать, — решительно проговорил лесничий. — Подобные дела стоят денег. А в результате мы, может быть, получим всего несколько талеров. Бог с ними! Мы до сих пор с голоду не умирали.

Елизавета мечтательно взяла одну из туфель, которые дядя поставил перед ней. Вылинявшая и кое-где лопнувшая материя еще ясно обрисовывала все изгибы маленькой ступни. Туфли, очевидно, часто бывали в употреблении, но в них вряд ли ходили по лесу, так как подошвы были совершенно чистыми.

— Смотри-ка, Эльза, — теперь мы знаем, откуда у тебя такая тонкая талия и ножки, которые бегают по траве, не сминая ее, — сказал дядя. — Ты такой же мотылек, как и твоя прабабушка, и тоже, думаю, стала бы биться головой о стену, если бы тебя заперли. В тебе есть цыганская кровь, хотя ты и златокудрая Эльза, а кожа у тебя, как у Белоснежки. Надень-ка эти штучки. Ты, наверное, сможешь в них танцевать, — лесничий указал на туфли.