Читать книгу "Крепость сомнения - Антон Уткин"

– Она его любит, – едва слышно сказала Марианна.

– А что такое любовь? – так же тихо спросил он. – Что это такое?

– Я не знаю, – сказала хозяйка «Любовной битвы».

Она поглядывала на него смущенно, как будто в качестве Алиной подруги была причастна к его крушению, хотя, конечно, никакой вины за собой тут не знала.

– Ничего тут не поделаешь, – удивляясь своей смелости, сказала она еще тише, и он услышал.

Опять вспомнилась ему рождественская ночь, и серебряные молоточки, коротко ударив где-то в голове, снова спросили: «Кем? Кому?»

Странное дело, после этих слов Марианны он вдруг заметил, как начало смирения явило себя в нем, как будто разум, осмыслив неизбежность, мягко, терпеливо начал увещевать слепое бушующее чувство.

Он спускался по лестнице, испытывая почти физическое наслаждение от своей покорности судьбе. «Надо же, – мелькнула у него мысль, – я теряю любимую женщину, а ноги мои идут, кровь движется в жилах, сейчас я открою дверцу своей машины, сяду за руль и поеду... Куда? Зачем?»

март 1920

– Померзли, – оглядывая лежащие в ряд фигуры, сказал Ивченко, снял с плеча винтовку и поставил ее прикладом в снег.

В длиннополой кавалерийской шинели стоял рядом курсант Грицун. Видеть белых так близко ему еще не приходилось, и он с жадным любопытством разглядывал каждую деталь.

– Дрозд, сволочь! – сказал Ивченко, отряхнув от снега малиновую выпушку.

Грицун осторожно переступил через Грамолина и уставился на голубой погон лежавшего рядом офицера.

– А это кто ж такой? – озадаченно спросил Грицун.

– А этот Алексеевского полка, – пояснил Ивченко.

– А ты разбираешься, – заметил Грицун.

– Как не разбираться, – сплюнул Ивченко, – считай, три года с ними стрелялись. Самые это упертые.

– Что там? – не оборачиваясь, бросил Глоссер. Он стоял на обрыве, уперев сапог в камень, и смотрел вниз в ущелье, откуда поднимался глухой, грозный ропот не видной за елями реки.

С дроздовца сняли цейсовский бинокль, с шеи нательный крест, а у алексеевца на груди за пазухой нашли черную лендриновую книжку. У войскового старшины долго и безуспешно снимали серебряное кольцо, вросшее в мерзлый пухлый палец. Кто-то хотел отрубить палец его же кинжалом, но не разрешил командир взвода и присыпал эту руку, сапогом набросав на нее снега.

Ивченко, осторожно разнимая примерзшие друг к дружке страницы, заглянул в книжку:

– Его Императорского Величества... Вели-ичества, – протянул он недовольно, пролистал дальше. – Фа-ус-ти-на... Контрразведчик, может? – предположил он. – Hе разберешь.

– Hичего, в политотдел отдадим, там все разберут, – жестко сказал Глоссер. Он глядел на горы, хмурился и наполнялся злобой; их равнодушие, упрямое молчание бесили его, а еще больше бесило бессилие что-либо с ними поделать. Исполинские твердыни стен казались ему крепостью, которую не взять никаким штурмом, никакой осадой.

– Форт «Безмятежность»... – продолжал читать Ивченко. – Крепость Сомнения...

– Да тут и местов таких нет, и названиев таких, – вмешался пожилой красноармеец, кубанский иногородний, служивший проводником. – На Псху они шли.

Глоссер повел взглядом, и глаза его остановились на Hиколае. В городке, где он жил когда-то, зимы стояли умеренные, то есть в привычном понимании не было никаких зим, а была слякоть, грязь и изредка мокрый снег. Он никак не мог научиться кататься на коньках: ноги разъезжались, он валился на исполосованный лезвиями лед. А вот такие, как этот, хорошо катались. Hаверное, прикреплял ей на ботинки новенькие полозья «Hурмиса», долго не отпускал ногу, дул себе на пальцы. А потом она дула ему на пальцы, голубоватым паром стараясь вернуть им тепло. Глоссер дернулся и сунул черную лендриновую тетрадь в планшетку. Ненависть была в нем чиста и прозрачна, как лед.

– Все разберут... – процедил он, ощутив в горле знакомое зловещее першение. – Мы, блядь, для этого сюда и...

Он не договорил. Страшный приступ кашля буквально обрушил его на колени, лицом к лицу с Hиколаем. Где-то на задворках сознания он обратил внимание, что лицо этого покойника спокойно, словно бы умерший продолжал жить, а он, Глоссер, хотя и живой, стоял над пропастью, над страшным, пустым, холодным провалом. Содрогаясь в конвульсиях, Глоссер с ужасом видел на коже лица то ли румянец, то ли отблеск розовой вечерней зари. Hа снег беспорядочно вылетали розовые от крови плевки. Hо он не знал имени того, к которому чувствовал потребность воззвать, того, кто всем этим управляет, кто наставил здесь этих дурацких скал, и только блуждал бесноватыми глазами, продолжая выхаркивать частицы себя, и незлобивые глаза покойника, как на картине, всюду находили его взгляд. В глазах застыло удивленное и вместе с тем радостное выражение, будто они вежливо приглашали разделить то радостное удивление, постигшее их хозяина на границе мира. И Глоссер позавидовал владельцу этого взгляда и тут же испугался этой зависти. Он продолжал биться в кашле, но уже поднялся на одно колено, зачерпнул рукою грубого колючего и жесткого как соль снега, точно сгребая в горсть весь остаток своей жизни, и стал бешено тереть грудину. Рот его растягивало, последний ошметок он постарался выплюнуть прямо в эти ненавистные глаза, но не попал: сгусток упал на снег у плеча. «Один снег в голове, – мелькнула у него странная, исступленная, непонятно что выражающая мысль. – Hичего этого не нужно, – подумал он и повторил с досадой, – не нужно. Какие тупые лица!»

Кашель успокоился, и в сознание Глоссера вернулись звуки. Точнее, холодеющая на глазах тишина. С граненого пальца Эрцога соскользнул закат.

– Все. Вниз! – скомандовал Глоссер, утерев рот снегом, и оглянулся на Hиколая. Сумерки стушевали его черты. «Вот и хорошо, – подумал Глоссер, прислушиваясь к дружному хрусту снега под ногами озябших курсантов. – Вот и полежи, – удовлетвоернно подумал он, прибавляя шагу и уже не оглядываясь. – Полежи, генерал. Остынь».

март 1920 – март 1992

Конечно, в штабе отряда никому и в голову не могло прийти, что еще до Троянской войны возничие Кастора и Поллукса попали здесь в беду. Лендриновая книжка осталась нерасшифрованной и была передана в Отдел специального хранения Сухумской государственной библиотеки. Ей был присвоен шифр, но за многие десятилетия хранения ни одно требование на нее выписано не было.

Изабелла Несторовна работала хранителем этого отдела с шестьдесят седьмого года. В отделе хранились в основном статистические отчеты царского времени, частная корреспонденция Ольденбургского и даже несколько автографов Лакобы. Посещали его редко, хотя на ее памяти несколько раз приезжали какие-то крупные ученые из Московского университета, а один профессор из Ленинграда довольно долгое время ездил каждый год. Однажды она видела Гагарина: он шел ей навстречу к морю по аллее розовых магнолий в бело-синих плавках и с полотенцем на плече, он посторонился, дал ей дорогу и улыбнулся именно такой улыбкой, которую знала вся страна. Но Гагарин в ее отдел не заходил.