Читать книгу "Леденцовые туфельки - Джоанн Харрис"

— Эй! Наконец-то! Вы-то мне и нужны!

Это Жан-Луи со своим этюдником пытается подцепить очередную молоденькую туристку. Представляете, он их по сумочкам выбирает — он разработал целую систему тарифов, основанную исключительно на том, стильная сумочка у женщины или нет, и всегда может отличить подделку.

— Подделки никогда не раскошеливаются, — говорит он. — Но стоит мне увидеть какую-нибудь симпатичную «Луи Вуитон», и победа за мной!

Жан-Лу долго смеялся, когда я ему это рассказала. Розетт тоже засмеялась, хотя вряд ли она что-то поняла. Просто ей очень нравится Жан-Лу и его камера. «Картинка», — показывает она на пальцах, стоит ей увидеть моего друга. Она имеет в виду цифровую камеру, разумеется. Она обожает позировать, а потом с удовольствием смотрит на снимок, который тут же появляется на крошечном экране.

Затем Жан-Лу предложил прогуляться до кладбища и посмотреть, много ли там осталось снега, выпавшего вчера ночью. Мы спустились по лестнице, идущей рядом с фуникулером, и пешком двинулись к улице Коленкур.

— Видишь кошек, Розетт? — спросила я, когда мы сверху, с металлического моста смотрели на кладбище.

Кошек наверняка кто-то кормит — их дюжины две сидело у того входа на кладбище, откуда нижняя аллея ведет к большой округлой клумбе, от которой, точно стрелки компаса, в разные стороны отходят прямые «улицы» с домами-надгробиями.

Мы спустились по лестнице на авеню Рашель. Там довольно темно, поскольку над головой нависает мост, да и низкие тяжелые тучи тоже света не прибавляют. Жан-Лу оказался прав: на кладбище действительно было гораздо больше снега — каждый памятник словно в белом берете, но снег и тут оказался мокрым, ноздреватым, наверняка тоже долго не продержится. Розетт обожает снег, она все время брала комочки, сжимала их в кулачке и тихо смеялась, когда они исчезали.

И тут я увидела, что кое-кто нас поджидает. Я даже не особенно этому удивилась. Он сидел совершенно неподвижно возле могилы Далиды и тоже казался статуей из серого камня — лишь белое облачко дыхания свидетельствовало о том, что это живой человек.

— Ру! — воскликнула я.

Он молча улыбнулся.

— А что ты-то здесь делаешь?

— Ну спасибо! Ты всегда так здороваешься? — Он с улыбкой повернулся к Розетт, что-то вытащил из кармана и сказал ей: — С днем рождения, Розетт.

Это был свисток, сделанный из цельного куска дерева и отполированный до атласного блеска. Розетт тут же сунула его в рот.

— Не так. Вот как надо.

Он показал ей, подув в прорезь. Свисток издал резкий пронзительный звук, куда громче, чем можно было ожидать, и личико Розетт осветила широкая счастливая улыбка.

— Ей нравится, — сказал Ру. И посмотрел на Жана-Лу. — А ты, должно быть, и есть тот фотограф?

— Где ты был все это время? — перебила я его. — Мы тебя искали, искали!..

— Я знаю, — сказал он. — Именно поэтому я и съехал из той гостиницы.

Он подхватил Розетт на руки и пощекотал ее. Она протянула ручку и потрогала его волосы.

— Ну хватит, Ру, давай поговорим серьезно! — нахмурилась я, — К нам полиция приходила. Они нас расспрашивали, говорили, что ты какой-то чек подделал. А я сказала, что это ошибка, что ты бы никогда в жизни ничего такого не сделал…

Возможно, из-за сумеречного света или еще по какой-то причине, но я никак не могла прочесть по его лицу, как он отреагировал на мое сообщение. В декабре и днем-то почти темно, так что уличные фонари зажигают совсем рано, а тут еще эта грязь и пятна снега на каменных плитах — в общем, все было ужасно темным и мрачным, но, по-моему, я просто ничего не могла понять — ни по его лицу, ни по его ауре, которая едва светилась. И невозможно было сказать, испуган он, рассержен или просто удивлен.

— А что, Вианн тоже так думает?

— Не знаю.

— Ее вера в меня просто пугает, не так ли? — Он печально покачал головой, но я-то видела, что он улыбается. — Между прочим, я слышал, что свадьба отменена. И не могу сказать, что это меня огорчает.

— Тебе бы шпионом быть! — сказала я. — И как это ты умудрился все так быстро разузнать?

Он пожал плечами.

— Люди болтают. А я слушаю.

— Ну и где же ты теперь живешь? — спросила я.

Да уж точно не в гостинице, сразу видно. Выглядел он еще хуже, чем во время нашей последней встречи: бледный, небритый и жутко усталый. И снова я натолкнулась на него здесь, на кладбище…

Я знаю, кое-кто действительно здесь ночует. A gardien делает вид, что ничего не замечает, пока от этих «постояльцев» ни шума, ни хлопот. Но мы, гуляя по кладбищу, находим порой то груду одеял, то старый чайник, то ржавую консервную банку с бензином, чтобы можно было ночью разжечь костер, то запас консервов, тщательно спрятанный в какой-нибудь часовенке или в давно забытом склепе. Жан-Лу говорит, что ночью за кладбищенской стеной можно увидеть сразу не меньше полудюжины крошечных костерков в разных местах…

— Ты ведь здесь ночуешь, верно? — спросила я.

— Я ночую у себя на судне, — возразил Ру.

И явно соврал — я сразу догадалась. Я не верила, что у него вообще есть какое-то судно. Если б оно у него было, он бы здесь не сидел и в той ночлежке на улице Клиши не останавливался. Но больше он ничего мне не сказал; забавлялся с Розетт, щекотал ее, всячески веселил, а Розетт пронзительно свистела в свой свисток и смеялась, как всегда почти беззвучно, широко, по-лягушачьи, открывая рот.

— И что же ты собираешься теперь делать? — спросила я.

— Ну, во-первых, меня, кажется, пригласили на рождественский праздник? Или ты уже об этом забыла? — Он скорчил Розетт рожу, та засмеялась и закрыла лицо ладошками.

Мне уже начинало казаться, что Ру и не думает воспринимать случившееся серьезно.

— Так ты придешь? — с некоторым удивлением спросила я. — Ты считаешь, это для тебя не опасно?

— Я ведь обещал, верно? — сказал он. — К тому же у меня для вас припасен один сюрприз.

— Подарок?

Он улыбнулся.

— Подожди и увидишь.

Мне до смерти хотелось рассказать маме, что я видела Ру. Но я понимала: после вчерашнего разговора нужно быть осторожной. О некоторых вещах я ей в последнее время вообще боюсь рассказывать — вдруг она рассердится или не так поймет.

Зози, разумеется, совсем другое дело. С ней мы болтаем обо всем на свете. У нее в комнате я надеваю свои красные туфельки, а потом мы садимся к ней на кровать, укрыв ноги мохнатым пледом, и она рассказывает мне всякие истории: о Кецалькоатле, о Христе, об Осирисе,[59]о Митре,[60]о Семи Попугаях — мама раньше тоже часто рассказывала мне такие истории, но теперь у нее на это времени не хватает. По-моему, она считает, что я уже слишком большая для сказок. И вечно твердит, что мне пора повзрослеть.