Читать книгу "Птицелов - Юлия Остапенко"

Она смотрела не на него. Она смотрела на Лукаса. Так, как на Марвина не смотрел никто и никогда. И он был этому даже рад, потому что этот взгляд душу выворачивал наизнанку. И даже зная, что этот застывший, беззвучный вопль страха и любви предназначен не ему, Марвин содрогнулся…

И тут же вспомнил, что на него всё-таки смотрели — так.

Гвеннет — перед тем, как бросилась из окна.

— Нет! — закричал Марвин, зная лишь одно: он не должен, не может, не смеет допустить это ещё раз, тогда он не знал, что значат эти глаза, а теперь знает, нет, не на этот раз, на этот раз он должен её спасти… Пусть даже она молит о спасении вовсе не его. — Нет, стой, подо…

Закончить он не успел. Чудовищный удар отбросил его на зубцы стены и на мгновение оглушил. А через секунду твёрдая, непоколебимая рука схватила его за шиворот, вздёрнула на ноги и перебросила через стену. Долю мгновения Марвин падал, а потом в инстинктивном порыве ухватился за канаты верёвочной лестницы и повис с другой стороны стены.

— Вниз! — закричал Лукас над самой его головой. — Вниз, или, Богом клянусь, перерублю канаты!

«Вниз… а Лукас, что Лукас? Вернётся один? Но… как же, зачем, я не понимаю, ведь Ойрек приказал, чтоб мы вернулись оба…»

И тут он услышал крик. Не мог слышать, так же как не мог видеть мгновениями раньше её глаза. И крика слышать тоже не мог. Но услышал. Короткий, мучительный, жуткий крик, полный не боли, а ужаса и тоски. Крик существа, которое за миг перед смертью осознало, что его предали, что вся его жизнь была отдана ложному богу и прожита зря.

Марвин очнулся внизу, на снегу. Он пытался подняться и падал, снег и грязь расползались под ним, ноги не держали. Он снова попытался встать, снова упал в грязь и вдруг взвился на ноги, вздёрнутый стальной хваткой, которую, он теперь знал, ему никогда не забыть. Лицо Лукаса оказалось напротив его лица. Ни один мускул на нём не двигался, а прозрачно-голубые глаза стали чёрными, как ночь.

— К лесу. Вдоль стены, пригнувшись. Бегом.

— Рысь…

— Пошёл!

— Рысь… там же… осталась… она осталась там…

Лукас выругался и снова — в который уже раз — ударил его. Марвин не стал отклоняться. Он никогда не отклонялся, сколько бы Лукас его ни бил.

Он не то чтобы потерял сознание, скорее нырнул куда-то глубоко и оттуда отрешённо наблюдал, как его безвольное обмякшее тело волокут по земле, потом по торчащим из снега опалым ветвям, потом взваливают на коня. Лес дрожал и трясся вокруг, то проваливаясь в сырую тьму, то подкидываясь на волне твёрдого колючего жара. Марвин пытался сделать что-нибудь, хоть что-нибудь, что угодно, он и сам не знал, что, да ему и было всё равно, только бы сделать, — но не мог вырваться из этого водоворота пламени и льда, сквозь которые кричал младенец, и кричала Рысь, и Гвеннет, и стюард Робин, и Марвин тоже кричал, потому что не мог им помочь… он даже сам себе не мог помочь, и ему пришлось довериться Лукасу.

Он доверился ему и на этот раз.

…Снег покалывал его лицо, но впервые за долгое время не было холодно. В расщелине было тепло и сухо, плащ из белой шерсти сохранял жар его тела, подпитываемый огнём костра.

Лукас старательно счищал снегом кровь с ладоней.

Кровавые ладони. Алые ладони. Алая ладонь Единого на белом плаще… Ведь она же алая от крови.

— Рысь… — кто это говорит, удивился Марвин и тут же оторопело подумал: Единый, это я, это мой голос.

Лукас поднял голову и перестал тереть руки. Они всё ещё были в крови.

Он улыбнулся, и Марвин сразу вспомнил, за что его ненавидит.

— Ну, очнулся, — вздохнул он. — А я уж думал…

— Там Рысь! Вы… вы оставили её там!

Улыбка Лукаса слегка померкла.

— Не надрывайтесь так, мессер. Не ровен час, кровью харкать начнёте, уж и не знаю, что с вами тогда делать.

— Она там… — Марвин сел, сбросив плащ, сохранявший драгоценное тепло. Это же плащ патрицианца, внезапно понял он. Лукас укрыл его своим плащом. — Она там, а мы…

— Успокойся, — сказал Лукас. — Её там уже нет.

На мгновение Марвин ощутил дикое, невыносимое облегчение… а потом понял.

— Ойрек… убил её? — потрясённо спросил он, уже всё понимая, но по-прежнему не веря. Он почти не сомневался, что Лукас рассмеётся в ответ и скажет: «Вы бредите, мессер, да вот же она, спит рядом с вами», и даже обернулся, будто опережая эти слова.

Но Лукас только опустил взгляд на свои руки и продолжил оттирать снегом кровь.

— Накрепко въелась, — сказал Марвин, — верно?

Лукас вскинулся так, будто его ударили. «А разве нет?» — подумал Марвин. Но эта мысль не доставила ему радости.

— Ойрек убил её на ваших глазах. И как же? Отрубил ей голову или просто перерезал горло? Или, может, вы толком не разглядели?

— Замолчи.

— Она же умоляла… умоляла вас! Она на вас рассчитывала, думала, вы её не бросите! А вы позволили ему… вы даже не попытались ему помешать!

— Марвин, замолчи, — сказал Лукас, и в его голосе не было ни злости, ни страха, только смертельная усталость.

Марвин умолк. Потом перевёл дыхание и сказал:

— Вы с тем же успехом могли убить её собственноручно.

— Как будто у меня был выбор.

Это уже было слишком даже для Лукаса.

— Был! — закричал Марвин, вскочив. — У вас был выбор! Вы могли вернуться… могли отдать ему меня! Или себя! Или деньги, какого беса, ему же только это и было нужно…

— Марвин, сядь и прекрати истерику, — раздражённо сказал Лукас. — Ты осёл, каких ещё поискать, и сам не понимаешь, что несёшь.

— На хрена я вам сдался тогда, если я такой осёл?

— Не знаю, — сказал Лукас и разжал ладони. Остатки снега беззвучно высыпались в огонь.

Какое-то время только костёр потрескивал в ночи. Лукас смотрел на пламя, а Марвин, стоя и сжимая кулаки, смотрел на Лукаса.

— Вы знали, — сказал он наконец. — С самого начала знали, что так выйдет. Вы… всё решили. Сами ведь и подпалили часовню. И путь к отступлению приготовили заранее…

— За что тебе не мешало бы иметь хоть чуточку признательности, — отрезал Лукас. — Хотя я и помню, что это не в твоём характере.

— Она ведь была вашей дочерью.

Лукас устремил на него немигающий взгляд. И Марвин поразился тому, что прежде этот взгляд делал его ноги ватными. Сейчас же он лишь распалился ещё больше.

— Вот именно, — сказал Лукас. — Она ведь была моей дочерью, Марвин.

— Не смейте называть меня Марвином!

— А как мне тебя называть? Балендорским Щенком?

Марвин медленно прикрыл и снова открыл глаза.