Читать книгу "Библиотека географа - Джон Фасман"

«Ян Пюхапэев, уроженец Эстонии и профессор истории Балтии в Уикенденском университете, умер рано утром в прошлую среду в своем доме на Орчад-стрит. Он проживал в Линкольне с 1991 года, когда переехал в Соединенные Штаты. Его возраст, точное время смерти, а также ее причины остаются невыясненными. Насколько мы знаем, родственников у него не было».

Вставив готовый текст в ксерокс, я услышал, как под Артом заскрипел стул.

— Вот, значит, чем все закончилось? — сказал он, подходя к моему столу и с любопытством на меня поглядывая. — И это итог бесконечных разъездов между Линкольном и Уикенденом и напряженной недельной работы с полицейскими источниками?

— Ничего у меня не вышло, — вздохнул я.

— Что значит «не вышло»? А полицейские файлы? А другие материалы… о том… о том… — Он несколько раз хватанул руками пространство перед собой, словно пытаясь выловить недостающие сведения из воздуха. — Тебе лучше знать, о чем… Почему ты не использовал другие материалы?

— А никаких других достоверных материалов нет. Множество слухов и домыслов и очень мало фактов. Не за что зацепиться.

— Что ж, посвяти этому еще неделю. Если ты хочешь опубликовать свою писульку — отлично, публикуй, но это не значит, что нужно сбрасывать со счетов историю в целом. Продолжай копать. Если уж не ради этой газеты, то хотя бы ради Линни и своей будущей карьеры.

— Послушайте, я сильно сомневаюсь, что из этого можно извлечь что-то стоящее. Мне бы хотелось заняться чем-нибудь другим.

— Может, тебе нужно сообщить мне нечто конфиденциальное?

— Что, к примеру?

— Ну не знаю… Может, ты пытаешься защитить свой источник? — Я внимательно на него посмотрел. — Моя дочь, знаешь ли, произносит эту фразу всякий раз, когда намекает, чтобы я не вмешивался не в свое дело. — Я улыбнулся, но ответной улыбки у Арта не вызвал. — Но я не могу требовать от нее правдивого ответа, поскольку она у меня не работает. — Он извлек листок с моим некрологом из ксерокса и отшвырнул в сторону. — Так ты собираешься сказать мне, что происходит? Почему ты не продвигаешься дальше в своем расследовании?

Некоторое время я сидел молча, созерцая поверхность стола, и наконец тихо произнес:

— Был бы рад рассказать вам обо всем, Арт. Честно. Но не могу. О'кей? Так что ничего, кроме этого некролога, у меня нет. Хотите — печатайте его, не хотите — не печатайте. Можете даже меня уволить, если пожелаете…

— Господи, Пол! Кажется, я уже говорил, что не собираюсь тебя увольнять… Просто все так странно… Сначала ты с энтузиазмом раскапывал это дело, меня им заразил — до такой степени, что я сосватал тебе знакомую редакторшу из бостонской газеты… А теперь… А теперь все выглядит так, словно кто-то выключил программу. Ладно, не хочешь говорить, что произошло, — не надо. Но я тоже внес в это дело свои два цента и в этой связи должен сказать, что, отказавшись от него, ты, возможно, совершаешь ошибку. — Он замолчал и, склонив голову набок, с минуту меня рассматривал, словно пытаясь определить, сколько я вешу.

Я пожал плечами и устремил свой взор через окно на озеро Массапог и прилегающие к нему улицы. Всюду была тишь да гладь — как и у нас в редакции. Воистину Линкольн — тишайший город, предназначенный для уик-эндов. Признаться, он мне нравился; я даже был бы не прочь снова его посетить — через несколько лет. Но так уж вышло, что он меня не принял, отверг. Кажется, Тону говорил, что нет людей, которые не проигрывали бы хотя бы раз в жизни. С этим нужно смириться и жить дальше.

Когда я сказал Арту, что хочу уволиться, его реакция показалась мне какой-то неопределенной, размытой. Он не выразил по этому поводу энтузиазма, но и тешить мое эго и просить одуматься тоже не стал. Он вообще никак мои слова не прокомментировал и просто вернулся к себе в кабинет. Я же остался за своим столом и попытался заняться каким-нибудь делом, не напоминающим хаотичные сборы уволенного мелкого служащего.

Около полудня Арт вышел из своего кабинета и повел меня в ресторан «Колонист» — на ленч и, как он выразился, для «задушевной беседы». Там он спросил, куда я собираюсь направить свои стопы. Поскольку я не думал об этом, пока он не задал мне вопроса, то сказал лишь, что вернусь в Бруклин и поживу там некоторое время, пока не решу, как быть дальше. Потом мы обсудили, к кому мне следует обратиться в поисках работы и куда ему послать рекомендательные письма. Он обещал мне такие хорошие рекомендации, что, по его словам, с ними можно будет «поступить хоть на небо». В отличие от многих знакомых мне людей он не пытался давать мне руководящие указания — он вообще никогда не пытался руководить мной. Просто принимал к сведению мои деяния или решения и обрисовывал их возможные последствия. Он не стал уговаривать меня остаться, за что я до сих пор ему благодарен, и просто спросил, когда я собираюсь уезжать.

— Как только соберу свои пожитки и погружу в машину, — ответил я.

— Приходи ко мне в пятницу обедать, — сказал он, посматривая на меня краем глаза, словно опасаясь, что я могу ему отказать. — Донна хотела бы попрощаться с тобой и пожелать тебе доброго пути.

— Хорошая мысль. Обязательно приду.

Мне и вправду было у них хорошо: они отнеслись ко мне как к собственному сыну, и этот прощальный обед напоминал скорее проводы, которые устаивают домашние по случаю отъезда близкого родственника. Донна плакала, мы с Артом много пили, Остел же, используя в качестве наглядного пособия зернышки кукурузы и косточки от оливок, вдохновенно повествовал о единственном сражении, в котором участвовали жители города Линкольна. Дана, дочь Роленов, приехавшая к ним из Нью-Йорка на уик-энд, оказалась приятной девушкой с таким же, как у отца, продолговатым лицом и мягкими манерами. Помимо прочих достоинств, она обладала способностью подмечать в людях хорошее, вытаскивать это наружу и демонстрировать окружающим. По нынешним временам — редкое, достойное зависти качество.

Мы с Даной пару раз встречались после того, как я переехал в Бруклин и вновь обосновался в своей комнатушке, где провел детские годы. Из окна я мог наблюдать тот же кусок парка с пожухлой травой и угол площади Гранд-Арми-плаза, которые видел в детстве. Кроме того, держа голову под определенным углом, я созерцал с кровати верхнюю часть Триумфальной арки, как и мой дядюшка Шон, обитавший в этой комнате в мое отсутствие. Мы с матерью довольно быстро вернулись к тем отношениям, которые практиковали, когда мне было шестнадцать. Когда она спрашивала меня, куда я направляюсь, я бормотал нечто невразумительное. Когда я спрашивал ее, скоро ли обед, она отвечала ворчанием. Так нам обоим было и легче, и комфортнее. Хотя бы потому, что, приходя под вечер домой, я постоянно задавался вопросом, не в последний ли раз возвращаюсь под родной кров и не съеду ли отсюда в самое ближайшее время.

Моя невестка Анна была, казалось, весьма обеспокоена, что я, журналист в прошлом и бездельник в настоящем, могу ввергнуть ее сына и моего племянника в пучину ничегонеделания уже самим фактом своего общения с ним. У меня есть все основания полагать, что если этот парень доживет до восемнадцати без нервных срывов и серьезной химической зависимости, то это будет невыносимо нудный и скучный тип.