Читать книгу "Ведущий в погибель - Надежда Попова"

– Осторожнее, граф, – тихо заметил фогт. – Пока вы не закончили начатую фразу, призываю вас одуматься.

– …юноша, – с подчеркнутой любезностью завершил фон Лауфенберг. – Я никого не намеревался оскорблять.

– Судя по твоей возмущенной физиономии, Вильгельм, здесь происходит нечто интересное, – заметил подошедший со спины фон Эбенхольц; стоящий подле него Эрих молча смотрел на доску с равнодушным интересом. – Неужто майстер инквизитор разбил твои армады?

– Дважды, – уточнил фогт, медленно сдвигая вперед крестьянина. – Но я за вас отомщу, граф. Я уже понял, как можно одолеть вашего обидчика.

– Ха, – заметил фон Эбенхольц, когда последняя башня пала к ногам зажатого в угол короля; на победу над фогтом ушло более получаса, протекших в напряженном молчании. – И когда же вы покажете нам, наконец, как одолеть майстера инквизитора? Мы в нетерпении.

– Грешно смеяться над старым человеком, – укоризненно вздохнул фогт, приглашающе поведя над доской ладонью. – Дадите и мне возможность отыграться?

– А это становится любопытным, – с откровенным злорадством засмеялся фон Лауфенберг спустя четверть часа. – Я начинаю с еще большим интересом ожидать появления Александера. Будет занятно посмотреть на ваш поединок… Ну-ка, Лутгольд, испытай силы. Должен же найтись хоть кто-то, кто окажется ему не по зубам.

– Вообще, я не самый лучший игрок, – тяжело вздохнул тот, усаживаясь, – но попробую оказать достойное сопротивление.

– Этому теперь учат инквизиторов? – спросил фон Лауфенберг, когда барон откинулся на спинку стула, пробормотав обреченное «сдаюсь». – Или это ваше личное увлечение?

– Слишком долго играл с Александером, – возразил Курт. – Если вам станет от этого легче, я у него тоже не выиграл ни разу.

– А вы достойны порицания, майстер инквизитор, – выговорил граф укоризненно. – Этим вечером вы развеяли все наши чаяния, внушив, что садиться с Александером за доску попросту не имеет смысла. Лишить человека надежды! Что может быть поступком ужаснее.

– Ну, к примеру, я и без того особенных надежд не питал, – заметил фон Эбенхольц, поднимаясь, и подтолкнул сына в плечо: – Давай-ка, Эрих. Быть может, тебе повезет больше.

– Везение в этой игре значения не имеет, – не двинувшись с места, возразил тот. – И… вообще, я сейчас не слишком четко мыслю для таких забав…

– Я дам вам фору, господин фон Эбенхольц, – пообещал Курт, и юный рыцарь поморщился, неохотно присев напротив:

– Бессмысленно.

– Это просто срам, – заметил фогт через десять минут. – Нас бьют, как младенцев. Неужто нет никого, кто мог бы дать отпор? Фон Хайне, быть может, хоть вы?

– Настроения нет, – не слишком любезно откликнулся тот, усаживаясь поодаль. – Боюсь, я вскоре и вовсе вас покину.

– Господь с тобой, Фридрих, еще и женщины-то не разошлись!

– Устал, – коротко возразил граф, отвернувшись.

– Нет, так не пойдет, – упрямо выговорил фон Лауфенберг, вновь присев к столу. – Попытаю счастья снова; никто не может выигрывать бесконечно.

– Александер может, – возразил Курт, устанавливая фигуры на своей половине, и тот лишь раздраженно вздохнул, согласно мотнув головой.

Граф сдал партию еще трижды, все более ярясь с каждым проигрышем; неведомо, каковы были его умения в прочее время, но этим вечером стратегическим выкладкам явно мешало немалое количество выпитого. Довольно громкие и не всегда пристойные возгласы привлекли внимание молодежи с дальних столов, прежде переминающейся в сторонке; исполнить рекомендацию Адельхайды и сыграть со всяким присутствующим Курт не смог, однако по ту сторону стола побывало не менее пятнадцати противников, с каждым из которых удалось перемолвиться несколькими словами.

Того, как залу покинули женщины, никто почти не заметил; фон Лауфенберг приступал к игре еще многажды, с каждым разом сдавая партию все скорее и злясь все сильнее, и в конце концов фон Эбенхольц-старший едва не силой оттащил его прочь, вскоре выпроводив также и из залы под надзором двоих челядинцев.

– Граф не любитель проигрывать, – заметил фогт вполголоса, когда присутствующие оставили безуспешные попытки вырвать победу из цепких инквизиторских лап и разбрелись по углам. – Фон Лауфенберг известный гордец; поражение от вас – нестерпимый удар по самолюбию. От откровенных оскорблений вас защищает лишь Знак, а что выслушивает от него барон, не возьмусь и повторить. Столкновению в буквальном смысле препятствует лишь то, что терпение у парня ангельское, и он попросту пропускает мимо ушей все те эпитеты, коими награждает его граф.

– Александера вообще трудно вывести из себя, – согласился Курт. – Однако тот, кто разгромил его дом и убил его женщину, это сделал. И я не позавидую ему, когда они встретятся.

– А вы полагаете – встретятся, майстер инквизитор?

– Несомненно. Даже не полагаю – уверен.

– Снова ваша тайная информация, о которой нельзя говорить?

– Да, – подтвердил Курт с улыбкой. – Снова она.

– И… вы думаете, что он или вы сможете убить стрига?

– Voluntate Dei, – пожал плечами Курт.

– Да… – вздохнул фон Люфтенхаймер, отвернувшись к темному окну. – Божья воля… А вам известно, в чем она? Быть может, в том, чтобы вам погибнуть. Что тогда?

– Тогда погибну… – мгновение он молча смотрел на отстраненное лицо фогта и, вздохнув, тихо произнес: – Я и сам не особенно благочестив, господин фон Люфтенхаймер, невзирая на должность, каковая, казалось бы, к тому обязывает. До недавних пор при всех моих немалых знаниях о потусторонних вещах и вовсе был в некоторых отношениях скептиком, а во вмешательство благих высших сил в жизнь человеческую не верил, наверное, совершенно.

– И… что-то изменилось?

– Да. Я встретил святого. Серьезно, – подтвердил Курт, когда к нему обратился насмешливый взгляд. – Самого настоящего. Увидел чудо – самое настоящее. Вы ведь, как и все, весь вечер смотрели вот на это, – он чуть приподнял ладонь с четками, – и так же, как все, не спросили, для чего я их ношу… А если бы спросили – я и сам бы не ответил. Молюсь редко; да, увы. Странно для инквизитора, верно? Но это – его четки, того человека. И они со мной всегда.

– Надеетесь на небесное покровительство?

– Не знаю. Быть может. А возможно, ношу просто в память. Как некоторые, бывает, сохраняют какие-то вещи на память о потерянном человеке; вещи или что-то другое… или кого-то. Наша радушная хозяйка сохранила на память не только замок, но и саму жизнь своего (будем честны) покойного супруга. Сохранила – и ни за что не отдаст ни клочка этой жизни другому. Не продаст «любимого жеребца» сгинувшего барона, сколько бы за него ни предложили. Господня ли воля в наших потерях? В наших несчастьях? Не скажу. Не знаю. Я лишь человек.

– Когда я потерял жену, – медленно произнес фон Люфтенхаймер, по-прежнему глядя в темноту за окном, – дочери было пять лет. Она уже была достаточно взрослой, чтобы понять, что происходит – жена долго болела; но недостаточно взрослой, чтобы понять – почему. Она говорила «не умирай, пожалуйста», будучи уверенной в том, что мама исполнит ее просьбу, что – не может, просто не может сделать иначе, ведь без нее будет так плохо… Хелена спрашивала у меня, почему. За что так решено было – что ее мама должна нас оставить. Что она такого сделала, что я такого сделал, чем мы все провинились; если ей будет хорошо там… – фогт неопределенно махнул рукой над головою, – где-то… значит, маме будет хорошо без нее. Значит, маме плохо с ней. Я выслушал столько вопросов – всех тех, что могут задать лишь дети, тех вопросов, каких мы сами себе или другим никогда задавать не станем, потому что ответ будет такой же, как ваш: не знаю. А мы хотим знать. Знать, что все будет как надо, если и мы поступаем правильно. Что мы не будем терять близких. Что не будет смерти и несчастий для тех, кто не заслужил этого.