Читать книгу "Симеон Гордый - Дмитрий Балашов"

Татарский посол Коча, стоя на стене Кремника, удивленно цокал языком, разглядывая водяное море. Посла чествовали, поили и кормили, одаривали многоразличными подарками. Посол был важный, от переговоров с ним зависело многое, и Симеон старался задобрить татарина изо всех сил.

Мария выказала свои хозяйственные таланты, приобретенные дома, и Семен с удивлением и благодарностью следил, как быстро налаживает она большое хозяйство княжеского двора, где только кормилось до шестисот душ ежеден, как ловко ублажает татар, как строго отчитывает ключников, житничьих, постельничьих, стряпух, медоваров, конюших…

Мария сразу же заставила старшего ключника перекрыть заново, промазав жидкою глиной, прохудившую соломенную кровлю житничного двора на боровицком спуске (благо уже отдали холода), пустить на корм скоту зачервивевшую ржаную муку, вымести и просушить весь двор, поделав новые сусеки для овсяной и пшеничной – толченой и крупитчатой – муки, для толокна, солода, пшена и гречи, приказала ячмень, отруби и овес, как и рожь, хранить отдельно, в иных дворах, набить новым льдом погреба, где хранились сотни пудов масла, кислых и сметанных сыров (битое масло, что начинало горчить, перетапливали и развозили по монастырям). В кладовые с разноличною овощью – моченой и квашеной капустою, яблоками и огурцами, репою, редькою, луком и чесноком, ларями и кадями сушеных, моченых и варенных в меду груш, вишен и слив, привозного изюму, вяленых дынь и винных ягод, с бочками малины, брусницы, клюквы, грибов, орехов и прочею многоразличною лесною и огородною снедью, что идет на квасы, начинки пирогов и во всякое варево, глиняными бутылями и корчагами с уксусом, горчицею, перцем и имбирем, многое из чего за протекшие месяцы незаботного Евпраксиньина хозяйствования забродило, перекисло или заплесневело, – Мария вовсе не допустила князя Семена даже и заглянуть, твердо заявив, что это ее забота и ее вотчина; и уже десятки дворовых девок и баб принялись под доглядом новой хозяйки хлопотливо таскать, сушить, переваривать, опруживать и шпарить кади и кадки, ваганы, туеса и коробьи. Тверянка навела порядок на поварне и в хлебне; в медовуше вовсе переменила половину прислуги, перешерстив медоваров и сытников, заставила Семена вызвать и строго отчитать бортников из Добрятиной борти, Рузы и Звенигорода за недоданные пуды меда, повелев недостачу довезти тотчас, не ожидаючи осеннего медосбора. К удивлению Семена, бортники, уверявшие до того, что год был «неспособный», поглядев в глаза новой княгине, тотчас доставили требуемые с них шестьдесят пудов старого меда. Залезла Мария и в бертьяницы, на первом весеннем солнце заставив перетрясти и пересушить счетные связки бобров, куниц, красных и бурых лис, соболей, горностаев и белок, барсучьих, рысьих, волчьих и медвежьих шкур, переписавши все заново на вощаницы; портняжный и ткацкий дворы взяла под свой догляд, велев купцам с торга впредь со всеми продажами и покупками холста, сукон, паволок, зендяни, атласа и прочего приходить прямо к ней, не тревожа более жоночьими заботами великого князя московского. Она проверяла, вызывая к себе, сама или вместе с Семеном, тетеревятников, бобровников, сокольников и осетрников, велела по-новому оснастить амбары, где хранилась рыба, отделив сушеную и вяленую от сырой и соленой; и уже холопы катали бочки белужины, сиговины, ладожины, щучины, мокрых осетрьих теш и мокрых пупков, привозной датской сельди, луконной и паюсной икры, освобождая место для связок вязиги, клейменых косячных волжских и шехонских осетров, белужьего прута и вяленой белорыбицы, связок сушеных судаков, лещей, воблы и лукнов с вялыми белозерскими снетками… Мария объясняла житничьему и ключникам, что делать, дабы не мокла соль и не задыхалось зерно, оставив самому Семену догляд только за оружейною палатой и коневым двором, да и то, как видно было уже сейчас, до времени: попросту руки еще не дошли. Во всяком случае, послушав Машины рассуждения об аргамаках, иноходцах и проиноходцах, Семен понял, что и эта мужеская забота ей по плечу.

Этих талантов он и не подозревал в своей идеальной, придуманной им самим жене, и теперь рядом с благодарным удивлением все росло и росло в нем чувство устойчивого семейного покоя. Дом становился воистину домом, в нем появилась рачительная госпожа, и можно было забыть об иных суедневных дворцовых нуждах, отринуть их от себя, отдавшись всецело разнообразным делам правления.

Посла отослали наконец в Орду, вдосталь задарив и потешив. Унялась паводь, река вошла в свои берега, оставя на заиленных отмелях кучи сора, ошметья старого сена, вздутые трупы утопшей скотины и зверей, сдвинутые с мест, полуразрушенные клети, развороченные пристани, и уже звонкие топоры древоделей принялись латать, поправлять и заделывать протори, нанесенные городу паводком.

Над полями стоял голубой пар, горячее солнце жгло влажную землю, лопались почки, щебетали птицы, кони катались по рыжей траве – шла весна.

Симеон теперь полюбил проводить вечера дома. Целый день проходил на людях: толпы слуг, холопов, молодшей дружины, многоразличных торговых гостей, которых князь обязан был принимать, давая, с рассмотрением, грамоты на право торговли и провоза товаров через свои земли; княжеский суд, сиденье с боярами; толковня с посельскими, ключниками, старостами (часть этих забот, слава богу, Мария взяла на себя); переговоры с братьями о смесных судах и поземельных тяжбах; распределение вир, продаж, даней и кормов. Сверх того, частые поездки в Переяславль и Владимир, отсылки дани и грамот в Орду, переговоры с младшими князьями и опять ссоры из-за ярлыков, приобретенных отцом, из-за раскладки ордынского выхода; причем даже то, что решали его бояре, князь должен был проверять сам, прилагать печати, ведать переговорами, следить, строжить и направлять… Словом, дел хватало! Но теперь в конце многотрудного дня, после прилюдных обедов с боярами, гостями, послами и дружиною, наступал у него тихий час, когда князь сидел за налоем, разбирая остатние грамоты (он не любил диктовать писцу, сбивалась мысль, лишенная нужного уединения, и обычно прочитывал и писал черновые грамоты сам).

Мария сказывала, что содеяла по хозяйству, расчесывая косы ко сну. Он слушал краем уха, поглядывая искоса, как волосы, весь день скрытые под повойником, освобожденною волною окутывают стан и плечи жены. Помечал себе, чтобы не забыть, что ордынский выход по Манатьину стану и Дмитровской волости поступил не полностью, что опять задержана ростовская дань и Ярославль тоже не спешит с выходом. Ярославскому князю должно завтра же напомнить о дани, а в Ростов послать… Послать… Хотя бы и Дмитрия Минича!

Его еще ждала цареградская грамота, переданная Алексием со словесным изъяснением, что патриархат уважил просьбу великого князя. Грамоту он приберег как подарок для жены.

И потом будет ночь, и ее строгое, с сомкнутыми веками лицо, и счастье пополам с горечью… Ей, как кажет, все еще приятней вести хозяйственные дела, чем делить постель с мужем… Любил ли он Айгусту? Баяла, умирая: «Воспомнишь, полюбишь меня!» А Машу он любит. Знает это твердо и не умеет ни приласкать, ни разбудить ее, ни повестить о своей любви.

Мария (он видит краем глаза) что-то задумалась с гребнем в руках. Глядит в пустоту. Он не любит этого ее взгляда, приходит в отчаянье, когда она начинает глядеть мимо него, сквозь стены. Тогда Семен начинает думать, что где-то там, вдалеке, оставлен ею любимый, втайне любимый ею боярин ли, ратник иль князь, а он – лишь докука, помеха на пути.