Читать книгу "Тоннель - Яна Михайловна Вагнер"

и передняя фара погасла.

— Ты чего, на ручник ее не поставил? — спросил Патриот, тоже мокрый, как все, но не синий, а огненно-красный. — Ты водить умеешь вообще?

Бородач насупился и молчал.

— Так а хули за руль-то лезешь тогда! — бригадир рванул дверцу. — Вылазь!

— Нет ключей, — задыхаясь, сказала Саша. — Я везде тут уже посмотрела. Может, надо подальше сходить, ну где-то же будут...

— Нет, не надо подальше, — сказал Митя. — Из подальше мы сюда не проедем.

Хонда сдвинулась недостаточно. И фургон тоже сдвинулся недостаточно, его некуда было двигать. Ничего тут было толком не сдвинуть — три шеренги машин без ключей, половина с заблокированными колесами. Незнакомец с разбитым лицом подходил уже, наверное, к двери. Мы ее все равно откроем, с вами или без вас, вспомнил Митя и улыбку — странную, неприятную. У вас дочь там, у вас дочь. У вас дочь.

— Да проедем! — прорычал бригадир. — Рулить только надо не жопой!

Бородач оскорбленно фыркнул. Тощий Лёха в пшеничных усах карабкался на его место в кабину.

— Чё стоим, я не понял? Погнали! — Бригадир обошел фургон и хотел было снова крикнуть «погнали», хоть и сам уже начинал сомневаться, оттого-то и торопился. Но не крикнул, потому что возле маленькой Хонды стояли теперь какие-то мужики — человек семь-восемь с фонарями и монтировками, а один почему-то с огнетушителем — и смотрели на бригадира нехорошо.

— Это что же, машины бить, значит, людям? — спросил один.

— А твоя, что ль, машина? — с вызовом отвечал бригадир, не успевший переключиться.

И вот тут бы случиться беде, потому что, во-первых, разбитая Хонда тому человеку в самом деле была не чужая. Во-вторых, какой-то другой человек закричал «э, ребят, он тоже из этих, я его помню», а руки у бригадира были пустые — инструменты и ружья аккуратно лежали у стеночки. Бородач в олимпийке тем более ситуацию не поправил, он примчался на шум и с разбегу начал толкаться, да и Лёха вылезал уже из фургона, а Серёга рванул за дробовиком.

Словом, драка была неизбежна — драка страшная, без пощады, на какую способны люди, у которых уже не осталось надежды, а только злость. Но вмешался краснолицый владелец УАЗа, причем выступил в роли, для себя необычной: в нем надежда еще не иссякла, и он не злился. Или даже не так: он вдруг понял, что надежду получится удержать, только если драки не будет, и злости себе не позволил. Прямо сделал над собою усилие и попробовал объясниться — словами, хотя прежде никогда в этот способ не верил.

— Мужики! — сказал он. — Э-э-э, мужики, вы чего, мы ж тут выход нашли!

А затем рассказал, как мог емко и красноречиво — про железную дверь и сервисный коридор, щитовую, электричество и воздуховоды, аварийные лифты и спуск в метро. Про машины, которые стоят поперек и попробуй их оттащи, когда вон хотя бы тот Ранглер желтый в среднем ряду один весит две с половиной тонны, и что надо потом просто дернуть решетку. Просто дернуть, понял, только трос найти и машину с ключами, а дальше всё есть — инструменты есть у ребят, инженер-электрик вон стоит, всё есть, понял?

Эта речь обошлась владельцу УАЗа недешево: покраснел он и вымок еще сильнее, но задачу свою исполнил. А возможно, и перевыполнил, потому что трудная речь его не только предотвратила драку.

— Ранглер, значит. Этот, что ли? — спросил человек с огнетушителем и отправился посмотреть. — Ой, да ладно, две с половиной, — сказал он. — Тонны две максимум.

— Трос я знаю где, кстати, взять, — сообщил второй. — Трос достанем.

И пока обсуждали, кого посылать за тросом, человек из курносой Хонды подошел к владельцу УАЗа и, порывшись в кармане, протянул ему на ладони ключ с пушистым розовым шариком.

— Аккуратней только, — сказал он. Ладонь была грубая, очень грязная и к пушистому брелку не годилась. Получасом раньше человек из Хонды ударил этой ладонью рыжего водителя автобуса и хотел бы ударить еще, все равно кого. И никуда это желание не исчезло.

— Может, сам тогда? — предложил владелец УАЗа и ключ не взял. Он оглядывался на инженера; что-то сдулся, казалось ему, инженер.

— На, бери, блядь, давай, — сказал человек из Хонды. Ничего другого он больше сказать не мог и вообще удивлялся, что может сейчас говорить. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 01:29

Ополченцы с фонарями и ружьями всё так же топтались у внешней двери. Возмущаться новым приказом не стали и на выход отправились молча с тем же видом, с каким пятью минутами раньше заходили внутрь, — с таким видом измученная массовка после долгого дня и тринадцати дублей выполняет команды безумного режиссера, переходит с места на место и вроде бы принимает нужные позы, хотя давно уже не помнит, какой в этом смысл.

Режиссера причем и видно-то не было, он валялся, наверное, в кресле, не касаясь ботинками пола, или вовсе лежал на кушетке, обернутой целлофаном, и ему закатывали рукав, чтоб пристроить иголку в вену. Или, может, меняли памперс. И приказы его, возможно, стали просто набором звуков и никакой силой давно не обладали. Сила приказов вообще была теперь под вопросом, однако и вопросы у чиновницы в изодранных брюках внезапно иссякли тоже. Ее мучили совершенно другие вещи: яркий свет в тамбуре, зудящие раны под мышками и в паху и застежка на лифчике. Лямки, молнии, пуговицы и швы, от которых тело ее распадалось, а под этим светом от них было никак не избавиться. И когда двери изменили наконец положение — внутренняя захлопнулась, внешняя открылась, — чиновница шагнула во тьму почти с облегчением и про гниду-майора, фармацевта в пластмассовых жемчугах и тем более про неведомого айтишника забыла мгновенно.

Тьма снаружи была раскаленная и облегчения не принесла. Пахла лужа свернувшейся крови, начинали пахнуть тела бухгалтерши из Лендровера и учительницы Тимохиной, и, наверное, доползли уже сюда запахи от решетки, где лежали водитель Фольксвагена и три его пассажира, таксист и блондинка в цветастом платье. У стеночки, как забытая сумка, терпеливо ждала круглая Валя с розовым круглым лицом, и раскрытый блокнот со списком все так же валялся рядышком на асфальте, но и Валя, и даже блокнот находились уже в соседнем каком-то, неважном мире и никакого отношения к чиновнице не имели. Она бросила свою усталую дружину у двери, шагнула за Майбах и, оказавшись наконец в темноте, расстегнула-таки молнию на брюках совсем и просунула руку внутрь, под влажную ткань.

Тут ей в спину уперлось что-то железное, твердое — прямо между лопаток, где кололась острая, как осиное жало, кнопка проклятого лифчика, который надо было, конечно, снять первым. И возможно, еще вчера.

— Не ори и не дергайся, — сказал сзади знакомый голос. — Руки быстренько подняла и пошла.

И она пошла — как была, в расстегнутых брюках, и ни дергаться, ни орать ей на удивление не хотелось. Как, впрочем, и поднимать руки.

— А теперь их позови сюда, — приказал тот же голос шагов через двадцать, когда вывел ее из-под камер и света химических фонарей. — Ну, давай, они ж сами тебя до утра не хватятся.

И она снова послушалась и позвала, хотя эта задача была посложнее, потому что про ополченцев чиновница забыла тоже и сначала пришлось сосредоточиться и припомнить, кто такие «они» и зачем они, господи, могут вообще пригодиться.

Пятеро ополченцев услышали зов и приблизились, светя во тьме