Читать книгу "Беззащитные гиганты - Эллан Торнтон"

очищать от дичи две широкие полосы, пересекающие Южную Родезию; одна полоса, длиной около тысячи километров, — на севере, на верхней части уступа реки Замбези, другая, длиной около двухсот километров, — на юго-востоке. Это в общей сложности пятьдесят семь тысяч квадратных километров, которые охотникам надлежит очищать от дичи: убивать, убивать, убивать подряд всех копытных, убивать, чтобы уморить голодом проклятую муху цеце, заражающую человека смертельной сонной болезнью, а домашних животных — болезнью нагана; муху цеце, переносчицу трипаносом, простейших организмов класса жгутиковых, проникновение которых в кровь человека вызывает высокую температуру, потом сонливость, потом долгое угасание и, наконец, смерть. Трипаносомы паразитируют в крови диких животных, мухи сосут эту кровь, потом садятся на домашний скот и на человека и вводят в их кровь паразитов. Сонная болезнь ужасна, борьба с ней тоже ужасна. Истреблять животных, чтобы уморить голодом муху… Далеко-далеко за черно-багровым горизонтом охотники на отведенном им участке буша сидели в своих «лендроверах» и поочередно докладывали об итогах.

— Номер четыре тысячи семьсот пятьдесят семь, взрослый бородавочник, самец.

— Понял, — отвечали из отдела.

— Номер четыре тысячи семьсот пятьдесят восемь, взрослая антилопа куду, самка.

— Понял.

Ежегодно в названных полосах отстреливают огромное количество копытных. В распоряжении старшего егеря двадцать пять охотников-африканцев, которые каждый день на рассвете выходят из базового лагеря и каждый вечер возвращаются с отчетом, сколько и каких животных убито, и каждый вечер старший егерь докладывает по радио об итогах в свой отдел. Я понимаю, это необходимо. Единственный способ преградить путь мухе цеце — это морить ее голодом, этакая политика «выжженной земли», проводимая всеми африканскими странами. Без таких кордонов цеце распространится по всей стране, убивая на своем пути людей и домашний скот. Не будет кордонов — африканцы останутся без скота, вся экономика рухнет. Специалисты говорят, что другого выхода нет, и почему бы мне им не верить. Но все равно эти реляции производили удручающее впечатление.

Поздно вечером мы проехали через Солсбери, сделав остановку, чтобы заправиться горючим и купить себе и водителям рыбы с жареной картошкой, галет и шоколада. Носороги по-прежнему лежали в своих клетках, и вид у них был довольно жалкий, и детеныш звал свою родительницу. У бензоколонки один полицейский спросил:

— Что там у вас в клетках?

— Носороги, — ответил я.

— Ох уж эти остряки! — сказал он.

Наши машины ехали через ночь с интервалом два-три километра, скорость по гудрону — восемьдесят километров в час, впереди «фольксваген», за ним, прорезая фарами тьму, два грузовика с четырьмя огромными клетками, в которых четыре несчастных зверя лежали и слушали, как гудят моторы и шуршат колеса. Наверно, при такой скорости ночью им в кузовах было холодновато. И, наверно, их мучила жажда. Встречные машины попадались редко, и так же редко видели мы огоньки ферм. Через Энкелдоорн проехали в полночь и ничего от этого не потеряли. Я гнал от себя сон, чтобы Невин не заскучал. Чем заняться? Размышлениями, разговором, созерцанием скользящей мимо африканской ночи; курить уже совсем не хотелось. Ночь тянулась бесконечно долго. Но вот редколесье сменилось кустарниковым велдом, пошли плантации сахарного тростника. Рассвет застал нас в Траянгле; было очень тихо и очень красиво. Носороги совсем приуныли. После Буффало-Рейнджа мы свернули с гудрона, взяв курс на широкие просторы Гона-ре-Жоу. Пропустили вперед один из грузовиков, водитель которого хорошо знал дорогу; у второго грузовика мотор был послабее, и он шел за нами. Мы проехали почти тысячу километров от Ньямасоты, и долгий путь сказывался не только на людях, но, надо думать, и на носорогах тоже.

Глава двадцать седьмая

В девять утра мы въехали в Гона-ре-Жоу: пять тысяч двести квадратных километров заповедной территории. В зоне кустарникового велда намного жарче, чем на плато, и деревья здесь зеленее, и с холма было видно темно-зеленую полосу пышной растительности вдоль берегов широкой девственной Лунди, извивающейся на фоне огромного, простертого до самого горизонта лилового ковра буша. В это время года Лунди мелеет, но все равно воды было вдоволь, и отлогие берега из чистого светлого речного песка, шириной до пятидесяти — шестидесяти метров, напоминали пляжи; выше шли раскаленные серые камни, а вдоль кромки воды ярко зеленел высокий камыш. Сверху Лунди казалась синей, а спустишься к воде, она отливает чистой густой зеленью. Лунди богата рыбой: тут лещ, и терапон, и вунду, и даже меч-рыба поднимается по реке из вод далекого океана; водятся крокодилы, много бегемотов, а обширные безмолвные просторы Гона-ре-Жоу изобилуют копытными. Прекрасная местность для носорогов.

Подпрыгивая на ухабах, мы медленно катили перед вторым грузовиком по тихим холмам и лощинам к лагерю Чипинда-Пулз, расположенному километрах в тридцати от Лунди. У дороги паслось большое стадо слонов, и мы остановились посмотреть на них. Они продолжали пастись: вытянут хобот, захватят зеленую ветку, сломают ее, потом согнутым хоботом засовывают себе в пасть. Трещали обламываемые ветки, громко урчали слоновьи животы. Стадо спокойно отнеслось к нашему появлению, но на всякий случай два слона наблюдали за нами. Еще мы видели трех куду, трех бородавочников и следы бегемотов. Проехав через плоскую равнину, мы очутились на обрамленной высокими деревьями поляне и увидели загон, где предстояло выгружать носорогов. Перед загоном стоял наш первый грузовик, и нам сразу бросилась в глаза свалившаяся с него клетка. Господи!

Клетка стояла на ребре, упираясь верхним концом в край кузова. Местный объездчик Осборн, взмокший, чертыхающийся, командовал бригадой африканцев, которые силились задвинуть клетку обратно в кузов.

— Что случилось?

Осборн снял промокшую от пота шляпу и швырнул на землю. Этот рослый, упитанный, добродушный и благодушный лысеющий мужчина сейчас был зол как черт и поведал нам о случившемся, перемежая рассказ непечатными словами. Такие-сякие веревки, которыми была привязана такая-сякая клетка, каким-то образом, трам-тара-рам, развязались, и, когда грузовик с открытыми бортами, трам-тарарам, подал кузовом в такую-сякую яму, чтобы можно было, трам-тарарам, спустить клетку к входу в загон, водитель вдруг нажал на такие-сякие тормоза, и одновременно носорог, трам-тарарам, вдруг вздумал брыкаться, и такая-сякая клетка вывалилась из кузова, трамтарарам. Я посмотрел на стоящую наклонно клетку.

— Это клетка Барбары, — сказал я.

— Барбара не Барбара, ей там сейчас не сладко.

Послышался громкий треск, и клетка качнулась. Барбара восседала на собственном заду, словно дрессированный носорог в цирке. Бедняжка, нелегко ей давалось знакомство с Управлением национальных парков и охраны дикой фауны.

— И давно она так сидит?

— С полчаса.

Снова стук и треск и негодующий вопль, и снова клетка качнулась.