Читать книгу "Песнь копья - Илья Крымов"

— Думаешь, что можешь мне врать, плесень мошоночная?! — рычал вождь, стискивавший тонкую шею. — Сколько раз ты лгал и обманывал на моих глазах! Думаешь, я не научился различать, жалкое ты подобие мужчины! Но ничего, прогоришь до пояса, а там, может, и устыдишься! Тепло ли тебе, Куга? Тепло ли, собачье отродье?!

Майрон смотрел на это действо зачарованно, с восхищённой полуулыбкой. Он не сразу понял, как такое могло происходить. Вероятно, — решил рив сперва, — беда Куги в том, что он дикий интуит[71], и потому множество мечей вокруг являют для него большую угрозу, чем являли бы для цивилла[72]. Но, приглядевшись, рив заметил совершенно особенные энергетические нити, связывавшие мучителя и мучимого. То было имя Джассара! Колдун имел глупость поклясться воину в верности на имени Мага Магов, и теперь это приводило его в абсолютную подчинённость. Узы, которые волшебник не в силах разорвать, клятва, которая сама следит за своим соблюдением, сама карает клятвопреступников. Вероятно, она была столь суровой, что теперь Кнуд мог сделать с Кугой что душе угодно.

— Пощады! — из последних сил молил старик, чьи ноги покрылись волдырями и почернели. — Мо… лю… Расскажх-х-х…

Куга был на последнем издыхании, когда стиггман швырнул его в сторону. Долго колдун кашлял и хрипел, раздирал горло когтями, жадно глотал воздух сдавленным горлом.

— Говори, дерьмоед, — молвил вождь без тени жалости, — говори, а то прикажу тебя порубить.

Ближние хирдманы взялись за мечи.

— Это правда, правда! — противно возопил Куга, дрожа всем телом. — Молю!

Кнуд не изъявил удивления, стал лишь твёрже. Холодная ярость севера проступала на его лице.

— Говори тварь. Живо.

— Это была случайность! — захныкал старик, пряча лицо в ладонях. — Случайность! Конан хотел, чтобы Балахас отправился на Ору, завладел троном и привлёк за собой стиггманов! Этот раз должен был стать последним! Захват! Захват! Ты знаешь, как он ненавидит ориек…

— Дальше, тварь.

— Балахас воспротивился! Он не хотел ехать на Ору, не хотел свататься, не хотел жениться!

— И что?

— Он… он… — колдун глянул сквозь пальцы на своего господина и продолжил вдруг спокойно, вкрадчиво, ровно, — он не хотел жениться никогда. Ни на Йофрид, ни на какой иной женщине. Правда, Кнуд, в том, что Балахас не любил женщин. Только его ближние мечи знали, что даже в набегах он не брал себе никого. Единственным человеком, согревавшим его ложе, был сын корабельщика Брона. Ты можешь помнить его…

— Тюрфин, — свистящим шёпотом сказал северянин, — лучший друг Балахаса. Он громко смеялся, любил играть на флейте и мечтал стать скальдом… чтобы воспевать в драпах подвиги моего брата. Он так часто это говорил. Продолжай тварь.

— Как прикажешь. Когда Балахас воспротивился и сказал конану в лицо, что не подчинится, твой отец был в великом гневе. Он пригрозил отречением и ссылкой, Балахас же рассмеялся и пообещал, что сам уплывёт со Стигги, и Тюрфина заберёт с собой. Слуги, которых конан потом отдал на убиение, дабы сокрыть правду, перед смертью рассказывали, что глаза Свена побелели тогда, как бывало с ним по великому гневу. Свен закричал проклятье и швырнул вслед твоему брату золотой кубок, из которого пил вино. Кубок проломил тому затылок и Балахас пал замертво. Когда пришёл мой учитель Ноанкун, ничего нельзя было сделать…

— И они решили превратить моего брата в нежить?!

Этот рёв погрузил в испуганную тишину всё вокруг, лицо северянина исказилось, став похожим на оскал белого медведя, его бледные глаза тоже побелели, а ближняя дружина… эти воины, казалось, боялись, что вождь пойдёт рубить всякого попавшегося на пути, обуянный вутом[73]. Следивший словно со стороны Майрон потягивал из фляжки и предчувствовал развязку.

— Я думал, что прощаюсь со своим братом тогда. А теперь ты говоришь, что я обнимал мертвеца. Я думал, что мой брат отправлялся на подвиги. А теперь ты говоришь, что конан и Ноанкун послали труп за землями и рабами. Вы… вы всё обгадили. Память о моём брате, его посмертие, вы всё обгадили, всё обмазали своим дерьмом. Паршивые тошнотворные заклинатели. Была бы моя воля, убил бы всех на свете. Убил каждого, от старика до младенца, убил бы всякого, в ком проявилась эта червоточина — магия. — Он тяжело вздохнул, прикрыл глаза и сидел так, будто борясь со слезами. Ни единой не выступило из-под век. — Йофрид не убивала моего брата, и она мне больше не кровный враг.

Все пожирали Кнуда глазами, ловили каждое его слово, даже Майрон замер, надеясь избежать неизбежного, дабы смочь завтра без стыда посмотреть в глаза своему ученику.

— Когда мы вернёмся, я буду говорить со своим отцом. Я объясню ему, почему пришло время уступить место, и меня он не сможет пришибить кубком. Будьте готовы.

Хирдманы повскакивали с брёвен, одобрительно восклицая, поднимая над головами оружие, выкрикивая клятвы верности.

— А этого, — Кнуд Косолапый посмотрел в сторону Майрона, — убить.

Мечи обратились на южанина, но капли сверкавшей, почти прозрачной ракии уже летели в огонь. Майрон выпрыгнул под ночное небо спиной вперёд за долю мгновения до того, как пламя с воем взметнулось, пролилось во все стороны, и из-под занявшихся парусов хлынули облака пепла. Испачканные и подпаленные наружу вываливались хирдманы; они падали на камни, сбивали с себя огонь. Визжал, скача на четвереньках прочь Куга. И последним медленно шагал Кнуд.

Страх охватил лагерь северян, паруса погибли, но драккары ещё можно было спасти, и воины бросились за водой, поочерёдно перечисляя добрых и недобрых богов. Отрезанные от всего остального мира непроходимым лесом и бескрайним морем, без кораблей они остались бы запертыми на Безлюдном берегу.

— Хитрый ублюдок, — говорил вождь, сбрасывая наземь полыхавший плащ.

Его волосы и борода укоротились, местами почернели, но Кнуду было на это плевать. Мало-помалу ближние приходили в себя, начинали видеть, озирались, считались. Трое из них дожаривались ныне в костре.

— Что ты плеснул в огонь?

— Мандрагоровый дистиллят, — ответил Майрон, возвращая фляжку на пояс, — не был уверен в твоём благоразумии, и ты действительно разочаровал меня, Кнут Свенссон! Я одарил тебя правдой, а назад получил коварную жестокость!