Читать книгу "Сад утрат и надежд - Хэрриет Эванс"

– Ничего, – сказала она. Взяла Грэнди за руку и заглянула ей в глаза, темно-карие, такие же, как у нее. – Грэнди, все в порядке, я здесь.

Но бабушка все еще ворочалась и, кажется, что-то выкрикивала. Джульет повернулась к арт-терапевту, неловко перебиравшей ламинированные репродукции.

– Картина называется «Соловей», – сказала Джульет.

– Да-да, «Соловей в клетке».

Грэнди застонала еще громче. Другие пациенты повернулись к ней, сиделка тоже. «Ааааооооххх, – кричала она. – Ааааооооххх».

– Нет, – сказала Джульет. – Просто «Соловей». Не в клетке.

– Тут написано «Соловей в клетке», – резковато возразила молодая женщина. Она посмотрела на надпись на обороте. – Вот, тут написано. «„Тейт“, Великобритания. Приобретено у миссис Лоры Уитти, урожд. Галвестон, дочери знаменитого арт-дилера Галвестона, который купил эту картину в Королевской Академии и спас художника от бедности. На картине изображена жена художника, Лидия Хорнер». Ой, я помню эту картину. Моя бабушка водила меня в галерею, и я видела ее там. – Она словно в первый раз посмотрела на репродукцию. – Бабушке нравилось лицо Лидии. И ее волосы. Мне тоже.

– Да, все верно, но название все равно не такое, – сказала Джульет и повернулась к бабушке. На нее смотрел темно-карий глаз, подернутый слезами. – Она не в клетке. Она никогда не была в клетке. Понимаете?

Но больше она ничего не стала говорить – какой смысл? Женщине это было не интересно, несмотря на ее добрые намерения. Джульет закрыла глаза, страдая от жары, больничных запахов: антисептика, мочи, чего-то приторно-сладкого и вонючих моющих средств. Когда она открыла глаза, бабушка уже спала, хотя арт-терапевт продолжала:

– Это картина Гейнсборо. Видите тех девушек? Какие у них красивые платья и прически.

– Да, – ответила Джульет, глядя на картину, одну из ее любимых, на которой маленькие дочки художника гоняются за бабочкой. – Вижу.

– Мило, правда? Пациентам она всегда нравится. Красивые платьица.

– Она сошла с ума. – Джульет поежилась в своей теплой одежде. По ее спине лился пот.

– Что, простите? – Арт-терапевт посмотрела на нее.

– Та, что справа. Мэри. Она сошла с ума, ее брак распался, и она потом жила у сестры.

– Правда? Это точно? – Арт-терапевт не знала, что делать, и перебирала репродукции. – Ну, кажется, вы знаете больше меня. – Она с опаской посмотрела на спящую бабушку Джульет, на ее огромное тело, уже не подчинявшееся ее воле. Костлявые бесполезные руки, которые ухаживали за растениями и расчесывали волосы, теперь тяжело и безжизненно лежали на простыне. – Тогда желаю удачи. Я пойду к другим пациентам.

– Спасибо, – крикнула ей вслед Джульет, повернулась к бабушке и вздрогнула от шока, обнаружив, что она глядела на нее, приоткрыв один глаз.

Они смотрели друг на друга, но Джульет понимала, что бабушка не видела ее. Так она думала. Но на всякий случай она сжала ее руку и поцеловала в теплый, гладкий лоб.

– Спасибо.

Тут Грэнди тихонько вздохнула, закрыла глаза и больше не открывала. Джульет ушла, поцеловав ее. Бабушка скончалась через неделю, и Джульет не слишком горевала. Она понимала, что Грэнди все равно уже не была бы такой, как прежде.

Сейчас, глядя на сад, Джульет взяла бабушкину маленькую тетрадку с записями, сделанными накануне инсульта. Убористый, с красивыми петлями почерк, буквы ровные, каждый раздел аккуратно подчеркнут… Бедная Грэнди, подумала Джульет. Она отталкивала людей, которые могли ей возражать. Она оттолкнула бедного папу, который оставил ей меня, чтобы поддерживать с ней отношения. И потом я оказалась единственной, кто остался с ней, не считая доброго, терпеливого Фредерика, а через некоторое время она оттолкнула и меня. И какая разница, если бы она нашла картину? Если бы Джон просто отдал ее ей? Деньги не принесли бы ей счастья. Глядя на оригинал, она тоже не стала бы счастливой… те двое детей, один из которых помнил… ту, которая прогнала его из родного дома…

Джульет помнила только хорошие дни. Как Грэнди вязала каждый август соломенных кукол из стеблей пшеницы, давала им имена, создавала их мир. Как Джульет и Грэнди спали в середине мая в Птичьем Гнезде, чтобы слушать пение соловьев. Как сверкали ее темные глаза, когда она читала Джульет старые детские книжки, которые доставала наугад из пыльных полок: «Тысяча и одна ночь», «Алиса в Стране чудес», «Дети воды» и «Дети железной дороги».

На посыпанной гравием дорожке послышались шаги – она подняла глаза, все еще погруженная в свои мысли.

– Хелло? – сказала она появившемуся в дверях силуэту. – О, должно быть, вы… – Она замялась, решив, что слово «садовник» прозвучит чуточку в духе сериала «Аббатство Даунтон». – Вы тот человек, который пришел посмотреть сад?

– Ты имела в виду – садовник? – сказал удивленный голос. – Джульет? – Мужчина шагнул к ней, выйдя из тени. Массивная фигура, очень короткие волосы, резиновые сапоги, забрызганные грязью.

– Да, – растерянно ответила она.

– Ты не узнаешь меня?

Она вгляделась в него, и по ее телу пробежал шок.

– Эв? – она вытянула шею. – Не может быть. Эв?

Он взял ее за руку, крепко сжал и потряс.

– Да! Я так и знал, что ты не узнаешь меня!

Его буйная курчавая африканская шевелюра, которую он в детстве не позволял стричь, теперь была острижена почти до черепа, так что был виден шрам, которым он обзавелся, спрыгнув с высокой стены возле речки. Глаза были прежние: с поволокой, то черные, то карие при свете. Его кожа – темный кофе с молоком, как он всегда шутил. Так много лет… Его руки – она взяла его руки в свои и засмеялась, увидев, что ногти обгрызены до предела и забиты грязью в каждой трещинке. И он был огромным. Он был здоровенным. Он был почти неузнаваемым. Удивительно, как изменился тот маленький мальчик, который столько лет назад выскакивал из речки и лазил вместе с ней по деревьям и по крышам.

– Дай поглядеть на тебя. – Джульет покачала головой: – Эверетт Эйдар! Что с тобой случилось?

– Слишком много мучного и пива, – ответил он и похлопал себя по животу.

– Нет, я не об этом! Твой рост! В последний раз, когда я тебя видела…

В то последнее лето они потеряли невинность в Голубятне, потом занимались сексом в саду, наверху в Птичьем Гнезде… Ему было восемнадцать, ей семнадцать. Осенью он уехал в Бирмингем и больше не возвращался. Джульет ходила в Лондоне с разбитым сердцем всю осень, когда дождь стучал по мокрой листве, а лето постепенно бледнело в памяти. На Рождество она приехала в Соловьиный Дом, страдая по Эву, но он не появился и тогда… Джульет потерла лоб пальцем, вспоминая, в какой момент она перестала скучать по Эву. Давным-давно… Когда же? Двадцать лет, двадцать два года…

– Двадцать два года назад! Правильно? Боже, мы с тобой старые. – Она все еще держала его за руки. – Ты тогда тоже был таким высоким?