Читать книгу "Цена нелюбви - Лайонел Шрайвер"

Ну, Кевин ввел меня в экзотическую страну. Я в этом не сомневаюсь, поскольку признак истинного пребывания за границей — острое и постоянное желание вернуться домой.

Л Парочку мелких, но воистину незнакомых впечатлений я приберегла. Что на меня не похоже. Ты помнишь, как я когда- то любила возвращаться из заграничных вояжей и дарить тебе чужеземные пустячки, которые можно найти, если только действительно там побываешь, вроде по-особому скрученных тайских булок.

Что касается первой прибереженной мною пикантной мелочи, наверное, я виновата в обычной снисходительности. Я должна была больше гордиться тобой, поскольку эскапада Кевина кричала об умысле; в другой жизни он, повзрослев, вероятно, научился бы организовывать крупные профессиональные конференции — что угодно, для чего требуются «ярко выраженные организационные способности и умение решать проблемы». Следовательно, даже ты понимаешь, что осуществление четверга за три дня до возраста полной юридической ответственности не было простым совпадением. По сути, в четверг ему было шестнадцать, но для закона он еще был пятнадцатилетним, что в штате Нью-Йорк подразумевало более мягкое наказание, даже если его будут содержать и судить, как взрослого. Кевин наверняка провел исследование: закон, не в пример его отцу, не округляет.

И все же его адвокат представил ряд убедительных экспертов с пугающими медицинскими историями. Подавленный, но спокойный мужчина лет пятидесяти начинает принимать прозак, у него резко развиваются паранойя и слабоумие, он расстреливает всю свою семью, а потом и себя. Интересно, а ты когда-нибудь цеплялся за эту фармацевтическую соломинку? Наш хороший сын просто оказался одним из тех, кому не повезло, чья реакция на антидепрессанты оказалась неблагоприятной, поэтому вместо того, чтобы снять с него тяжелое бремя, лекарство помрачило его сознание? Ну, я честно пыталась некоторое время верить в это, особенно во время судебного процесса над Кевином.

Хотя эта линия защиты не спасла Кевина и не передала его на попечение психиатров, приговор был, пожалуй, смягчен из-за посеянных адвокатом сомнений в душевной стабильности нашего сына. После вынесения приговора — Кевин получил семь лет — я поблагодарила его адвоката Джона Годдарда на ступенях здания суда. На самом деле я не ощущала в то время особой благодарности — семь лет никогда не казались маленьким сроком, — но я понимала, что Джон сделал все возможное в этом неприятном деле. Пытаясь найти что-то достойное восхищения, я прокомментировала его изобретательный подход к делу. Я сказала, что никогда не слышала о психотическом эффекте прозака на некоторых пациентов, иначе никогда не позволила бы Кевину принимать его.

— О, благодарите не меня, а Кевина, — отмахнулся Джон. — Я тоже никогда не слышал о психотическом эффекте. Это была целиком его идея.

— Но... у него же нет доступа к библиотеке, не так ли?

— Нет, не в предварительном заключении. — В глазах Джона мелькнуло искреннее сочувствие. — Честно говоря, мне не пришлось и пальцем шевельнуть. Он знал все ссылки на прецеденты. Даже имена и адреса экспертов. У вас очень умный мальчик, Ева.

Джон сказал это не радостно... подавленно.

* * *

Что касается второй мелочи — учитывая, как делаются дела в той далекой стране, где пятнадцатилетние убивают одноклассников, — я молчала, поскольку думала, что ты ее не поймешь. Я просто не хотела ни сама об этом думать, ни мучить тебя, хотя жила в вечном страхе, что тот эпизод может повториться.

Это было месяца через три после четверга. Судебный процесс закончился, и Кевину вынесли приговор. Я к тому времени лишь недавно ввела в свое расписание субботние автоматические визиты в Чатем. Мы еще не научились разговаривать друг с другом, и время тянулось медленно. Тогда он считал мои визиты дополнительным наказанием; он содрогался, когда я приходила, и аплодировал, когда уходила. Он давал понять, что его настоящая семья внутри тюремных стен, среди несовершеннолетних нарушителей, его почитателей. Когда я сообщила ему о гражданском иске Мэри Вулфорд, то удивилась его реакции: он не выказал удовлетворения, наоборот, еще больше рассердился. Как позже он возмутится: «Почему тебе вся честь?» Поэтому я сказала:

— Неужели недостаточно того, что я потеряла мужа и дочь? Еще и гражданский иск?

Он пробормотал нечто вроде, что я себя жалею.

— А ты? — спросила я. — Тебе меня не жаль?

Он пожал плечами:

— Ты-то не пострадала? Не получила ни царапинки.

— Неужели? И почему же?

— Когда ставишь спектакль, не расстреливаешь публику, — спокойно сказал он, катая что-то в правой руке.

— Ты имеешь в виду, что оставить меня в живых — лучшая месть?

Мы уже были за пределами выяснений, за что он мстил.

Я больше не могла говорить ни о чем, связанном с четвергом, и уже собиралась прибегнуть к старым хорошо - ли - тебя - кормят, когда мой взгляд снова остановился на предмете, который он перекладывал из руки в руку, ритмично ощупывал пальцами. Как четки. Честно, я просто хотела сменить тему, меня не интересовала его игрушка, но, если я воспринимала его суетливые движения как признак душевного дискомфорта в присутствии женщины, чью семью он убил, я жестоко ошибалась.

— Что это? — спросила я. — Что у тебя там?

Он криво улыбнулся и раскрыл ладонь, показав талисман с робкой гордостью мальчика за свой стреляющий шарик. Я вскочила так быстро, что мой стул с грохотом опрокинулся. Не часто доводится смотреть на предмет, который смотрит на тебя.

— Никогда больше не смей это доставать, — хрипло сказала я. — Иначе я никогда сюда не приеду. Никогда! Ты меня слышишь?

Думаю, он понял, что я имела в виду. Я предоставила ему отличный предлог избавиться от назойливых визитов мамси. Исходя из того, что стеклянный глаз Селии больше мне не предъявлялся, полагаю, по зрелом размышлении, он радовался моим визитам.

Возможно, ты думаешь, что я просто сочиняю эти истории, чем отвратительнее, тем лучше. Будто говорю, какой же у нас омерзительный мальчик, если он пытает свою мать таким жутким сувениром. Нет, я не об этом. Просто я должна была рассказать тебе эту историю, чтобы ты лучше понял следующую, сегодняшнюю.

Ты наверняка обратил внимание на дату. Прошло ровно два года. Это также означает, что через три дня Кевину исполнится восемнадцать. При участии в выборах (что, как признанному виновным преступнику, ему будет запрещено везде, кроме двух штатов) и поступлении на военную службу он официально будет считаться совершеннолетним. Однако в этом случае я склонна согласиться с юридической системой, которая два года назад судила его, как взрослого. Для меня днем его совершеннолетия навсегда останется 8 апреля 1999 года.

Поэтому я подала специальное прошение о сегодняшнем свидании с нашим сыном. Хотя администрация обычно отвергает просьбы о свиданиях с заключенными в дни рождений, моя просьба была удовлетворена. Возможно, из-за сентиментальности, которую ценят тюремные власти.