Читать книгу "Солнечный свет - Робин Маккинли"

Он не застегнул рубашку. На его груди не было раны. Это я уже проходила. Но там был шрам.

Я слезла с кровати – встала, слегка шатаясь, подошла к нему, прикоснулась.

– Это новый, – сказала она.

– Да, – сказал он.

Мне хотелось знать ответ: откуда у вампира шрам? Попытка другого вампира добраться до его сердца? Или прикосновение губ живого человека к этой ране? Но я не стала спрашивать.

– Ты спала, – сказал он. Я кивнула.

– Все кончено. Та ночь закончилась, – сказал он. – И Бо никогда не вернется.

Я посмотрела на него. Его серое чужое лицо ничего не выражало. Если бы не глаза, его можно было бы принять за статую. Изваянную мрачным скульптором.

«Мрачным, – подумала я. – Ужасная, гротескная, невозможная».

Я отвела взгляд, чтобы он ничего не смог прочесть в моих глазах. Но он ведь говорил, что может читать только мои страхи, а не мысли.

Мне будет жаль никогда больше не увидеть Кона.

– Все заканчивается, – сказала я. – Та ночь заканчивается. Мне снился сон – снилась моя бабушка.

– Та, что учила тебя изменяться.

– Да.

Он кивнул – так, наверное, кивают говорящие статуи, – как будто это было очень важно. Это был последний, идеально точный удар резца – и статуя была завершена.

Я не собиралась плакать. Не плакала.

– Мы с тобой по-прежнему связаны, – сказал он. – Если ты позовешь, я приду.

Я покачала головой, но он ничего больше не сказал.

– Ты тоже можешь позвать меня, – сказала я.

– Да.

Я прикоснулась к новому шраму на своей шее, к шраму, который пересекался со старым, шраму в форме ошейника.

– Я потеряла ту цепочку, что ты мне дал. Прости. Я не найду путь, даже если ты позовешь.

– Ты не потеряла ее, – долгая пауза. – Она по-прежнему на месте.

– А-а-а… – только и могла я сказать. Наверное, если карманный ножик можно превратить в ключ, значит, цепочку можно превратить в шрам. С таким же успехом можно сказать, что голову трудно снять, потому что она крепко приделана. Немного раньше для Кона примерно таким же открытием стало то, что мой нож все еще может складываться.

Я осторожно сказала:

– Не хотелось бы звать тебя, зная, что ты не захочешь прийти.

Снова пауза. Я закусила губу.

– Я захочу прийти, – сказал он.

– А-а-а… – снова сказала я.

Пауза.

– В случае, если я буду в смертельной опасности? – спросила я.

– Не обязательно, – он повернул голову и посмотрел в окно, намекая, что ему пора.

Я отступила назад. Глубоко вздохнула. Подумала о булочках с корицей. И о Мэле. Подумала о необходимости спасти мир за оставшиеся сто лет, как это виделось Пату.

– Извини, – сказала я. – Я просто пыталась превратить это во что-то вроде прощания двух людей. Ты свободен.

– Я не человек, – сказал он. – И я не свободен.

– Я не ловушка и не тюремная камера! – со злостью сказала я. – Не веревка у тебя на шее и не цепь! Иди прочь!

Может быть, это из-за моей злости поднялся ветер. Я услышала шелест листьев.

Он снова посмотрел в окно. Я легла на кровать, положила руки вдоль туловища, смотрела на потолок и ждала, когда он исчезнет.

– Когда ты снова будешь делать булочки с корицей?

Открывать рот в ответ на его реплики уже становилось привычкой. Я открыла рот и спросила:

– Что?

Он терпеливо уточнил:

– Когда ты снова пойдешь на работу – кормить людей?

– Э… завтра утром, наверное. Который час?

– Два часа до полуночи.

– Значит, еще шесть часов. Отсюда я выхожу чуть позже четырех.

Медленно, Словно лингвист, который пытается говорить на древнем мертвом языке, он произнес:

– Ты могла бы пойти со мной. Этой ночью. А к тому времени, когда тебе надо будет выходить, я бы привел тебя обратно в это место, и ты бы отправилась к своим булочкам. Если ты хорошо отдохнула. И если ты… этого хочешь.

А чем, собственно, вампиры заняты ночью? Долгими спортивными прогулками? Или исследованием образа жизни филинов и барсуков? Если так, то э… ночная живая природа меня не очень-то интересовала.

– Разве ты не… голоден?

И снова пауза. Достаточно долгая, чтобы я успела представить, что он может ответить на этот вопрос.

– Я голоден, – сказал он. – Но не настолько, чтобы нельзя было потерпеть шесть часов.

Я подумала о том, каким невероятно, ужасно тяжелым будет завтрашний день. Подумала о всех тех оправданиях, которые мне придется выдумывать. Подумала о всей той правде, которую я не смогу рассказать. О том, что придется лгать Чарли, Мэлу, маме. Миссис Биалоски и Мод. Эймил, и даже Иоланде. О новой встрече с Патом. О необходимости снова говорить с Богиней: среди прочих вопросов в том числе и об исчезновении мистера Коннора, и о том, что его адрес оказался фальшивым. Подумала, насколько проще стало бы все это, если бы Кон исчез в ночи, сейчас и навсегда. Проще бы не стало, после той ночи ничто уже не будет простым. И я ненавидела ложь. Я так много лгала в прошлом.

Почти все станет проще, если Кон исчезнет навсегда.

– Я лучше побуду с тобой на несколько часов дольше, чем буду утолять свой голод, – сказал Кон.

Я так и не приняла решение. Я просто услышала собственный голос:

– Пойду одеваться.

Я повернулась – как статуя, как плохо сделанная кукла – и пошла к шкафу. Прежде чем мой разум догнал тело, я успела повернуть ручку и открыть дверцу. Решение уже было принято.

Если в шкафчике в гостиной был уже наведен определенный порядок, то шкафчик в спальне был просто непроходимым. Где, и соответственно когда я в последний раз видела свои черные джинсы? Как я уже говорила, я не ношу черное, и мой гардероб не собран по принципу эффективной маскировки в тени.

– Это займет пару минут, – сказала я.

Надеюсь, это не прозвучало умоляюще.

– Я не уйду без тебя, – ответил он.

Его голос был как всегда лишен интонации, и сейчас, стоя на коленях возле шкафчика и копаясь в куче одежды, я не могла его видеть. «Я не уйду без тебя». Я посмотрела на свои руки – руки, которые прикоснулись к Бо и держали его сердце, когда оно таяло и растекалось по моим запястьям, капало на трескающийся пол, – руки, которые сейчас перебирали постиранные вещи.