Читать книгу "Культ - Константин Образцов"

Горло стиснуло. Глазам стало мокро и горячо.

– Она ничего не просила мне передать?

– Нет. То есть ой! – Маша хлопнула себя полной красной ладошкой по лбу. – Забыла! Да, передавала записку какую-то, сейчас поищу. Была где-то здесь…

Карина ждала. Сменщица яростно рылась в ящиках тумбочки.

– Вот, нашла!

Тетрадный листок в линейку был сложен вчетверо и надписан крупными буквами: «КАРИНЕ». Она взяла письмо, молча прошла в бывшую комнату своей приятельницы, присела на табурет и развернула листок. Неровные, но старательно выведенные старческой рукой буквы расплывались перед глазами.

«Моя милая девочка!

Я ухожу туда, где меня уже давно ждут. Хочу, чтобы ты знала: наши беседы были для меня большим счастьем, и я рада, что встретила здесь человека, каких редко случается повстречать в этом мире.

Думаю, кое-что тебя угнетает и лишает веры в собственную доброту. Поэтому говорю тебе вот что: есть такие дары, которые выглядят как проклятия, а есть проклятия, которые кажутся подарками судьбы. Разобраться в этом бывает трудно, но чем они в конце концов станут для человека, зависит лишь от того, как он ими пользуется. Храни в своем сердце любовь, и тогда даже то, что кажется злом, сможет обернуться на благо.

Иногда судьба представляется несправедливо жестокой, а жизнь видится чередой потерь и страданий. Но знай, что жестокости в этом не больше, чем у любящего отца, заставляющего детей выучить важный урок ради их же грядущего блага.

Спасибо за все, и будь счастлива!

Л. А.»

Карина осторожно сложила листочек, спрятала во внутренний карман пальто, прикоснулась, прощаясь, к холодной спинке кровати, бросила взгляд в окно, взяла сумку и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

На улице было тепло и сыро; запах талого снега и далекое журчание в водостоках делали пасмурный октябрьский день похожим на начало весны. Карина спустилась по деревянным ступенькам и оглянулась последний раз на интернат. Изъеденный временем и дождями, посеревший след букв на фронтоне казался постскриптумом к полученному ей письму: «AMOR VINCIT MORTEM». «Любовь побеждает смерть» – два слова сплелись в вечной схватке, и Карина подумала, что этот раунд остался, пожалуй, за первым из них.

За калиткой ее уже ждали. Огромный черный автомобиль с двухдверной кабиной и длинным открытым кузовом стоял, ворча мощным мотором и выпуская в воздух сизоватый дымок из двух выхлопных труб. Она обошла машину, открыла пассажирскую дверь, вскарабкалась в кресло и забросила сумку на задний ряд узких сидений.

– Привет.

– Привет, – ответил Аркадий Леонидович и тронул машину с места.

Они выехали на проспект, миновали поворот к старому порту и морю и свернули левее, туда, где улица становилась западной трассой, ведущей из города в неизвестность.

– Я рад, что ты согласилась поехать, – сказал он.

Карина пожала плечами.

– Почему бы и нет. Кто-то же должен за тобой присматривать.

Они въехали на виадук над железной дорогой. Слева мелькнула, будто в прощальном привете, территория «Лиги».

– Помнишь, что ты мне сказала тогда, в больнице? – спросил Аркадий Леонидович. – Ну, когда еще объясняла, почему не стала меня убивать?

– Помню, – отозвалась Карина и повернулась, посмотрев на него черными, как колодцы, глазами. – Хочешь, чтобы я повторила?

Он не ответил.

– То клеймо на бедре, – сказала она, – оно никуда не исчезло.

– Знаю, – беспечно ответил он. – А у меня молоток лежит в сумке. Взял с собой, мало ли что.

Карина вдруг улыбнулась. Аркадий Леонидович покосился на нее и слегка улыбнулся в ответ.

– Все-таки хорошо, что теперь мы все знаем друг про друга.

– Да, хорошо. Никакого вранья.

– И сюрпризов.

– Особенно неприятных.

– И ничто теперь не мешает…

– Не мешает чему?

– Быть вместе. По крайней мере, пока.

– Да. Пока.

На большом покосившемся знаке у обочины трассы черная линия перечеркивала белую надпись: «СЕВЕРОСУМСК». Поднятая тяжелой машиной сероватая взвесь из воды и талого снега взметнулась облаком и забрызгала буквы, добавив грязных разводов. Черный грузовичок прибавил скорость, уезжая все дальше и дальше от города, темной точкой по серому полотну шоссе, и вскоре скрылся из виду, затерявшись среди леса в бескрайней дали.

* * *

Дядя Вадим сидел на стуле в больничной палате, слушал механические и электронные звуки медицинских приборов, смотрел на Максима, лежащего на кровати и опутанного трубками и проводами систем, поддерживающих жизнь в бессознательном организме, и думал, что сделал не так.

Конечно, он не должен был давать парню «Осу». Чудо еще, что Максим выжил: пуля скользнула по черепу, а попади миллиметрами ниже – конец, мальчишку бы не спасли. Так, во всяком случае, сказал врач. Впрочем, и сейчас еще неизвестно, спасли или нет: две операции, неделя без сознания и никаких признаков улучшения. Да, не следовало давать ему этот чертов пистолет, но кто знал?!

А еще не стоило учить водить машину. Но как удержаться? Максим был ему хоть и не родным сыном, но относился к нему дядя Вадим с отцовской заботой и гордостью: парень крепкий, правильный, спортсмен, растет мужиком – ну и кто, спрашивается, не дал бы тринадцатилетнему пацану порулить? Или все же не стоило?..

Если на то пошло, то не следовало вообще покупать этот джип. А еще раньше не надо было брать деньги у этих мутных ребят из Михайловска, которые попросили его с парнями из бригады выкопать чертову яму на стройке и выложить ее валунами. Было что-то жутковатое в том совпадении, что его пасынка с простреленной головой нашли совсем рядом с тем местом. Теперь, когда все открылось, предстоит разговор с хозяином «Лиги» Троком, и беседа обещает быть не из самых приятных. Но кто бы смог устоять? Ведь деньги были реально большие! И что теперь? Отказываться от заработков, не покупать машин, не сажать сыновей за руль, не давать им оружия, чтобы защищаться от уличных хулиганов? Что он сделал не так? В чем ошибка?

Но она, вероятно, была, потому что тринадцатилетний пацан лежал сейчас в койке, весь обмотанный шлангами, как какой-то умирающий дед.

Дядя Вадим сжал огромные кулаки и посмотрел на Максима. Тот шевельнул губами.

Он вскочил с места, нагнулся над койкой и уставился в бледное, осунувшееся лицо. Да, точно, вот еще раз: губы снова пошевелились, словно парень силился что-то сказать.

– Макс! Сынок! Ты меня слышишь? Это я, дядя Вадим, говори, я здесь, рядом! – закричал он, как в старую телефонную трубку междугородней связи.

Макс что-то шептал. Дядя Вадим наклонился как можно ниже, едва не касаясь мясистым ухом трепещущих губ, и с трудом различил тихий шепот, вырывавшийся вместе с дыханием: