Читать книгу "Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь - Сара Дюнан"

– У тебя все? – перебила она его.

– Я лишь хотел убедиться, что ты здесь в безопасности.

– В безопасности?! Здесь?! – Лукреция так хорошо держалась все это время, что теперь собрала все силы, чтобы не сломаться. – После того, что произошло, я уже никогда не буду в Риме в безопасности.

Позади одна из женщин сдавленно всхлипнула, и другие присоединились к ней, будто хор, исполняющий отрепетированный номер.

– Прошу простить, брат. Наш дом погружен в скорбь.

И они удалились, плач и стенания затихли, а Чезаре и его вооруженные до зубов люди почувствовали себя до странности уязвимыми.

Глава 55

Когда ее печаль превратилась в продуманную стратегию? Далеко не сразу, нет. В первые, казавшиеся бесконечными дни и ночи она погрузилась в свое горе, ища в нем спасения. Пока она плакала, все еще было не кончено. Весь мир мог делать вид, будто смерть Альфонсо ничего не изменила, но она никогда не допустит такого: пока она скорбит, пока тело ее сотрясают рыдания, а глаза распухли от слез, он все еще жив в ее сердце.

В первые дни она вернулась в ту комнату и села там, где сидела с его телом на руках; Санча и ее фрейлины последовали за ней. Папа, который никогда не знал, как вести себя с плачущими женщинами, поначалу не вмешивался, надеясь, что Лукреции станет легче, но вскоре стало ясно, что все наоборот: буря, бушевавшая в ее душе, лишь набирала обороты.

– Она по-прежнему плачет? – спросил он однажды утром, хоть вопрос и был риторическим.

– Либо герцогиня, либо кто-то из ее фрейлин, – взволнованно ответил его камерарий. Он видел папу похороненным под грудой развалин, но никогда еще не видел, чтобы тот пребывал в таком волнении. Дом, в котором прежде правили мужчины, теперь был отдан на милость женщин. Нечасто они пускали в ход это оружие – слезы.

– Они что же, и не спят?

– Думаю, они спят по очереди, ваше святейшество.

Что тут сделаешь? Никто не в состоянии заткнуть рот сразу двум герцогиням. Александр попробовал по-хорошему. Когда он пришел к дочери, она бросилась, всхлипывая, в его объятья. Он отослал ее фрейлин и сел с ней на кровать, гладил по голове, бормоча:

– Да, да, ужасно. Я постоянно прошу Деву Марию ниспослать тебе утешение, ведь она лучше всех нас понимает, каково потерять любимого человека. Как и она, ты должна отдаться на волю Бога. Ты молода, у тебя вся жизнь впереди. Это не последняя твоя любовь.

Но она не хотела Божьей воли, а еще больше не хотела другой любви.

– Что? Ты хочешь снова выдать меня замуж, чтобы я послужила причиной еще одной смерти? Нет, больше этому не бывать! Я будто… паук, как черная вдова, пожирающая своего супруга после спаривания.

Папу поразило такое сравнение. Сам он редко находил время на поэзию, но знал, что Лукреция любит собирать у себя людей искусства. Не они ли способствуют пагубным мыслям? Избыток романтики не на пользу впечатлительной молодой особе.

Видя, что сочувствие не помогает, он сменил тактику:

– Конечно, это ужасно, да, но нас окружают враги. Заговор, который раскрыл твой брат… ты только представь, если бы убили его!

– Ах! Неужели ты веришь в эту чепуху? Альфонсо был слаб, как младенец. Он едва мог держать в руке ложку!

– Ты не представляешь, на что способны люди в отчаянье.

Однако он и сам не представлял, что увидит неприкрытое презрение в ее глазах.

Нет. Теперь ему совершенно ясно, что дочь не ищет утешения.

Александр велел охране опечатать комнату.

– Пусть ничто не напоминает тебе о произошедшем, – сказал он.

Тогда женщины переместились в соседнюю комнату и снова предались скорби. Если бы все двери и окна Ватикана были закрыты, возможно, от нее получилось бы отгородиться, но стояло лето, и без проветривания во дворце нечем было дышать. Плач и завывания продолжались, отравляя, казалось, сам воздух, и все, кто слышал их, впадали в уныние.

Папа чувствовал нарастающее раздражение. Мало того, что все это расстраивало его самого, так еще и слухи ползли по городу, подогреваемые столь активным выражением скорби. Пока он вел переговоры и подписывал договоры, дипломаты слышали доносившиеся из соседней комнаты рыдания.

– Какое невероятное горе, ваше святейшество. Должно быть, это просто невыносимо. Ужасная трагедия, – говорили они, тем самым привлекая еще больше внимания к скандалу, о котором всем следовало бы поскорее забыть.

– Как я могу управлять христианским миром, когда в этом бедламе не слышу собственных мыслей?! – возмутился некоторое время спустя Александр, обращаясь к себе самому. – Одно дело печаль, и совсем другое – безумие.

Никто не осмелился напомнить ему о тех днях, когда и его мертвой хваткой сжимала глубокая скорбь.

– Ну же, хватит, дочка.

Прошло двенадцать дней. Он явился повидать ее, приказав фрейлинам удалиться в комнату этажом выше и плотно закрыть за собой двери.

– Я хочу, чтобы все это прекратилось. Подумай о сыне.

– Мой сын остался без отца, – произнесла Лукреция безжизненным голосом.

Он вздохнул. Общение с этой убитой горем молодой женщиной с холодными, полными слез глазами доставляло ему все меньше удовольствия. Должно быть, она совсем не ела, потому что ее лицо осунулось, кожа покрылась прыщами и утратила обычное сияние. Его красивая, очаровательная дочь прямо на глазах превращалась в измученную страданиями вдову. Смерть Альфонсо расколола его семью. Дальше это продолжаться не могло. Не теперь, когда они так близки к достижению главной цели.

– Я приказываю тебе прекратить это безумное уныние, Лукреция. А если нет… если ты будешь упорствовать, то я отошлю тебя! Всем нам только вредит такое состояние духа!

– Как я могу прекратить это? Ведь долг жены оплакивать своего мужа.

– А долг дочери – слушаться отца, – сказал он, повышая голос. – Я не допущу такого поведения. Ты меня слышишь?

Лукреция внимательно посмотрела на него. Затем, после невыносимо долгого молчания, глаза ее вновь наполнились слезами, и она зарыдала.

– А-а, – махнул рукой Александр и, расстроенный, вышел из комнаты.

* * *

Лукреция, хоть и стала бы отрицать это, выскажи кто-то такое предположение, училась ослушничеству. Она, взращенная для того, чтобы прославлять свою семью и делать все, что ей говорят. Она, посмевшая лишь дважды напрямую обратиться с просьбой пощадить тех мужчин, к которым питала теплые чувства, – и оба раза ставшая свидетельницей их жестокой смерти. Она, так долго старавшаяся быть хорошей, перестала ею быть. Непослушание не могло вернуть ей мужа, но позволяло поддерживать жизнь.

Через несколько дней после встречи с отцом она попросила аудиенции.

– Позволь мне покинуть Рим, отец, – сказала Лукреция, высоко подняв голову. Глаза ее пока были сухи.