Читать книгу "Русская комедия - Владислав Князев"

Эх-ма! Случилось бы услышать такую ахинею древним Афинам или нынешней Москве! Освистали бы этого выступальщика. Так, что получил бы инвалидность по полной глухоте аж на четыре уха. Закидали бы гнилыми помидорами. Так, что ни одна химчистка не приняла бы ни костюм, ни галстук, ни самого клиента голышом. Даже по спецтарифу.

Но увы, сейчас мы на Самарской Луке. Неси, выступальщик, хоть какую чушь и абракадабру. Только загибай. Круче крутого кипятка. Все и вся готовы всегда развесить уши до земли. А то и ниже: до самого дна траншеи-оврага на центральной колдыбанской улице.

Мы очугунели. Как монумент, который не только стащили с пьедестала на площади, но раздумали ставить даже в цеховом музее.

— Что означает это молчание? — усердствовал ворон с виндзорским ошейником, тыча в нас пальцем. — Может быть, эти люди только внешне похожи на соратников Луки Самарыча? Может быть, они даже и были все время рядом с ним. Слышали его вдохновенные речи об Особой Колдыбанской Истине. И даже старательно поддакивали ему. Но…

— …но только притворялись единомышленниками героя. Чтобы иметь предлог выпить свой коронный третий стакан. Ведь они умрут, если не выпьют бутылку до дна.

Мы молчали и чугунели. Как монумент, который не только раздумали пристроить в каком-нибудь дальнем пыльном углу, но вообще отправили на металлолом. Зато сторож Хлюпиков каркал на зависть партийным генсекам и базарным спекулянтам.

— Там, за Молодецким курганом, Лука Самарыч кличет своих верных удальцов. И если эти люди в такой момент не слышат властного и вдохновенного веления сердца, то пусть покинут берег Волги-матушки. Как обычные сподвижники… бутылки, иначе — собутыльники. И пусть ноги их больше не будет в «Утесе». В этой легендарной колыбели Луки Самарыча. Как пить дать!

— Ква, ква, ква… — противной лягушкой поддержали нашего обличителя лицемерные Жигули.

Вот такие дела, читатель. Посочувствуй нам хоть ты. Выждал-таки толстопузый монстр свою игру. Подкараулил нас из-за угла на повороте. Отыгрался. Смазал наше удивительное суперпредставление. Под самый под занавес.

А что же честное собрание, достославные наши земляки? Неужто не понимают, чего добивается пузатый монстр-провокатор!

— По-двиг! По-двиг! — скандирует честное Колдыбанское собрание, провоцируя нас на неслыханное безумство. — Су-пер! По-двиг!

— Ик, ик, ик… — аж заикали в азарте и Жигули.

Мы очугунели совсем. Как монумент, который отказались принять даже в лом и повезли выбросить на свалку.

Ну хватит, достославные тире бесславные сыны и дочери Колдыбанщины! Слишком многого хотите. Пора наконец прислушаться к голосу здравого смысла. Опомниться. Одуматься. Обратиться к лучшим психиатрам.

Не было, нет и не будет, удивительные вы, совершенно особые колдыбанские уши, никакого Луки Самарыча, тире Лука Репыча, а равно Арбузыча, он же Ананасович тире Пореич. Короче, никакого такого легендарного героя.

Были, есть и будем только мы. Не соратники, не сподвижники и не удальцы. Но и не пациенты палаты номер шесть. Самые что ни на есть нормальные завсегдатаи Му-ПОП № 13 «Утес». Где не было и нет никакого такого источника истины, а есть самая обычная, точнее, самая убогая барная стойка.

Была, правда, удивительная, совершенно особая колдыбанская игра, но… Но больше ее не будет. Баста! Амба! Каюк! Мы публично сдаем эту игру.

Зачем мы вообще ввязались в эту игру, которой не было ни у каких народов ни в какие времена? Ну что она нам так далась? Что она нам дала?

Третий стакан — в особый кредит, иначе говоря, за так? Да ерунда! Или мы не сумеем заработать лишнюю десятку и сотню? А захотим, так и тысячу, и миллион. Запросто.

Даже студент-недоучка Роман Ухажеров знает железный способ озолотиться. «Зачем я буду оканчивать вуз? — считает он. — Да мне приданого Рогнеды Цырюльниковой за три жизни не расстратить».

Вот так, родной Колдыбан, родная матушка Волга и родная эпоха! Будем пить, как все нормальные. Захотели два стакана — выпили два. Захотели три — выпили три. Если очень захотели… правильно: перепили. Как все народы во все времена. Пусть даже по-московски. Зато без всякой мучительной жажды. То есть жажды истины. Просто в удовольствие.

Короче, ушлый и дошлый читатель, мы уже были без пяти минут счастливчиками. Еще немного, еще чутьчуть — и мы сидели бы с тобой, читатель, за бутылочкой «Волжской особой», и ты слушал бы нас, развесив уши. Ну, пусть не легенды, а, как везде и у всех, просто анекдоты. Чем хуже? Про то, как у Луки Самарыча, или Самара Луковича, или Порея Арбузовича схватило живот. Прямо посреди московского ГУМа. Про то, как он схватил за талию стюардессу. Прямо на крыле летящего самолета. Про то, как он, сидя на горшке или лежа на полке в женской сауне, читает от корки до корки Большую Энциклопедию. И т. д. и т. п. На Самарской Луке умеют загибать не хуже Гомера, получше Гюго, а главное, с поворотом.

Мы уже сделали глубокий вдох. Уже набрали полную грудь самого ядовитого в мире колдыбанского воздуха. Чтобы, значит, вдарить честное собрание в лоб и по лбу самым ядовитым словом. Чтобы сразу всех и вся — наповал. Дескать, все свободны. Балаган закрывается. До лучших времен. То бишь навсегда. Мы уже изрекли классическое вступительное междометие «ну». Но…

Но сделали глубокий выдох. Нет, мы все-таки не можем в лоб и по лбу. То есть по-столичному. Мы решили сдать игру по-колдыбански. То есть тонко. С удивительной, совершенно особой тонкостью.

— Уважаемое честное собрание! — елейно запели мы. — На этом прекрасном волжском пляже в обрамлении цементного и сажевого промгигантов, под дивные звуки «Богатырской симфонии» и «Собачьего вальса», которые по воскресеньям играют наши оркестры, нас, клиентов Му-ПОПа номер тринадцать, естественно, так и подмывает на подвиг во славу эпохи.

— Выполняя завет любимого предводителя, мы буквально сию минуту выплывем на середину Волги и дружно, всем скопом, по примеру любимого предводителя исчезнем в речной пучине. Можно это сделать и никуда не выплывая, прямо у берега. Если хотите — утопнем в нашей знаменитой луже на центральной городской площади. Разумеется, с восторгом и ликованием, с радостной улыбкой на устах.

— Это очень художественно, не запрещено Уголовным кодексом, вписывается в основополагающую теорию относительности и в то же время не описано ни в одной энциклопедии, а потому автоматически означает, что весь мир ахнет от изумления. Но…

— Но зачем тебе, родимый Колдыбан, легендарный подвиг? Только для того, чтобы поднять коронный третий стакан? И вся радость? Как пить дать!

Вот так. А теперь протрем-ка свое пенсне. Глянем-ка всем и вся прямо в лицо. Эх, как они сейчас сядут в лужу! Эх, как ударят лицом в грязь!

И что же мы узрели? Стоит наш честной Колдыбан и все никак не сядет в лужу. И не собирается ударить лицом в грязь. Куда там! Чему-то хитро улыбается, лукаво ухмыляется и… вроде бы как мигает нам левым глазом. Точь-в-точь как ошалевший волжский бакен, которому главбраконьер и большой весельчак Гаврила Акулов ставит под самый глаз-светофор полный стакан французского коньяка.