Читать книгу "Хоровод воды - Сергей Юрьевич Кузнецов"

И она рассмеялась чистым, звонким смехом. Звуки слетали с губ и растворялись в воздухе, а мне казалось, что золотые шарики скачут по лестнице. Возможно, той самой, по которым уже поднялся Аполлон Андреевич.

…Я снова пытаюсь освободить руку. Иринины тонкие пальцы оплетают мое запястье, как щупальца осьминога. Она вздыхает во сне, но не разжимает руки.

Где бы ни был Карелин сейчас, весной Москва оплакивала его. Город раскинулся, словно тело, оставленное душой, словно дом, покинутый хозяевами. И, как всегда, в доме не замедлили появиться новые жильцы: весенняя московская жизнь была поспешна и лихорадочна. То и дело под большим секретом сообщали о новых кружках, салонах, а то и «братствах».

Город потряхивало, словно кто-то пытался гальванизировать труп.

Однажды вечером мы сидели за круглым столом в московской квартире, сохранившейся почти без изменений со счастливых довоенных лет. Горели свечи, и я вспомнил, как в такой же квартире, давным-давно, мы старались не разомкнуть круг, пока медиум вызывал дух Якова Бёме.

Ирина привела меня сюда, сказав, что здесь собираются люди, интересующиеся буддизмом и восточной мудростью. Сегодняшний докладчик – невысокий черноволосый мужчина семитской внешности – излагал свою теорию научной трансформации учения Будды.

Он предложил дополнить идею личной кармы – кармой семейной. Отсюда он выводил возможность двух путей перерождения: в новое тело после смерти и еще при жизни – в собственных детей. Мы одновременно принадлежим двум бесконечным системам, объяснял он. С одной стороны, мы звено в цепочке перерождений и смертей, с другой – узелок в истории семьи.

Меня давно интересовало: если буддисты считают, что перерождение – грех и его следует избегать, следует ли отсюда греховность деторождения и полового инстинкта вообще? Я спросил об этом, люди за столом переглянулись, пряча улыбки. Ирина тоже улыбнулась. В ярком свете свечей ее губы казались почти черными.

Хозяин ответил, что возможность родиться в человеческом теле – огромное преимущество. Если не будет человеческих детей, все будут перерождаться в животных.

Разочарованный, я промолчал. Красивая и стройная буддийская система в конечном итоге оказалась направлена на возвеличивание половой любви и отвратительного акта физического деторождения.

Понимая, что вряд ли приду сюда еще, я спросил о Шамбале – это реальное место или только метафора, означающая высшую стадию духовного развития?

Над круглым столом повисла напряженная тишина. Она разрасталась, как душное облако, выпивающее наше дыхание. Все замерли, и только бездонные глаза Ирины смотрели на меня через стол.

Я думаю, нерешительно сказал хозяин, это сложный вопрос. А откуда вы вообще знаете про Шамбалу?

Я почувствовал себя неловким гимназистом, нескладным и большеголовым. Краска залила мое лицо, и даже когда мы возвращались по ночной Тверской, мне казалось, что мои щеки горят в темноте.

– Скажите, Ирина, – спросил я, – разве мой вопрос был бестактен?

– Он был неуместен, – ответила она, – я не могу объяснить вам почему. Если бы они хотели, они бы сами объяснили, правда?

Скрип лаковых сапожек Ирины разносился в ночной тиши, словно спеша оторваться от мостовой и взмыть к холодным небесам.

– Приятно было у них побывать, – сказал я. – Довоенный московский дом, я уже не верил, что такие остались. Будто и не было этих страшных двенадцати лет. Интересно, как они избежали уплотнения?

Я давно заметил: Ирина избегала смотреть собеседнику в лицо. В кафе она вертела в руках ложечку, на улице теребила сумку. В крайнем случае глядела сквозь полуопущенные ресницы. Эта манера казалась мне трогательной и целомудренной.

Сейчас, конечно, уже не кажется.

Той ночью Ирина впервые посмотрела на меня в упор. Мы стояли у освещенной зеркальной витрины: так я узнал, что у нее лазурно-синие глаза.

– Эти люди избежали уплотнения, – сказала Ирина, – потому что работают в серьезном учреждении. Неужели не понятно?

Я хотел спросить: А это учреждение тоже связано с Шамбалой? – но удержался.

…Сейчас синие Иринины глаза закрыты. Наверное, нужно просто вырвать руку и уйти. Наверняка Ирина даже не проснется. Так и надо поступить, говорю я себе, но не двигаюсь.

Когда Ирина спит, она похожа на ангела, хотя я знаю: она всего лишь женщина.

В конце мая мы виделись почти ежедневно, и эти встречи сильно помогали мне. То было тяжелое время, я вообще плохо переношу начало лета. В эти месяцы расположение планет вызывает во мне волнение, не находящее выхода, какое-то неясное предчувствие. Когда я был моложе, каждый год я ждал чуда, видения, но потом на смену радостному ожиданию пришло отчаяние. Много раз я перечитывал «Три свидания» и молил о том, чтобы святая София открылась мне, как открылась Соловьеву в Британском музее и Египетской пустыне. Я мечтал увидеть Ее лучистую улыбку, небесное блистание пурпура, прикоснуться к Душе Мира. Я постился, молился святой Софии, светлой дочери темного хаоса, просил Ее ниспослать мне Посвящение, но, увы, молитва моя не была услышана.

Именно отчаяние привело меня в эзотерические кружки и группы. Мне все время казалось, что где-то рядом есть люди, которые могут открыть Путь, дать то, чего так желала моя душа. Я мечтал увидеть Софию на престоле, испытать блаженство, о котором писал Соловьев. Увы. За свою жизнь я встретил много истинно мудрых людей, обладавших знанием, но никто не помог мне – даже Аполлон Андреевич. С каждым годом мое отчаяние становится все глубже.

В конце концов оно привело меня к катастрофе.

Да, встречи с Ириной сильно помогали мне. Даже сейчас я признаю, что, несмотря на женскую легковесность, она образованна и умна, в том числе и в духовном плане. Мы часами могли говорить – и сам ее голос казался мне целительным.

Сейчас я заметил: в наших спорах о духе и плоти мы избегали обсуждать половой вопрос. Мне эта тема была неприятна, а Ирина, как я теперь понимаю, никогда не замечала, насколько влияет на нее инстинкт пола.

Да, при всей своей воздушности Ирина – очень земное существо. Меня самого никогда не интересовало материальное, потому я не обращал внимания на ее платья и шубки, привычку возвращаться домой на таксомоторе и ленивые променады вдоль зеркальных витрин Петровки.

Ирина умела оставаться эфемерной и хрупкой в дорогих нарядах, вульгарных на любой другой женщине. Казалось, она вот-вот воспарит, подобно бабочке покинет куколку своего платья, – это мерцание, этот ежесекундный побег зачаровывал меня, и я не мог отвести глаз.

Наверное, я сам находился во власти морока, не замечал, насколько пошло обсуждать жизнь вечную перед витриной с шелковыми чулками.

Иринин интерес к магазинам и нэпманским кафе казался мне простительным. За годы разрухи мы отвыкли от витрин. Несколько лет назад я и сам ходил смотреть витрину МПО, где был изображен пьяный приказчик, спящий посреди изобилия товаров.