Читать книгу "Океанский патруль. Том 1. Аскольдовцы - Валентин Пикуль"

И снова пошел «Аскольд» по Белому морю; снова, расхаживая по мостику, тихо пел Рябинин:

А и выйду я в море синее,

вижу — правит отец мой судном.

Так запой же, отец,

чтоб унялась печаль человеческая!..

А над морем плывут облака,

словно парус лодейный, широкие.

Крылья земные летят —

то олени бегут печорские.

О песня, ты — слава архангельская…

О сторона архангельская,

в которой песня жизни моей поется!..

Артем слушал песню, грустную, как сама разлука, и думал о Вареньке. Вот уже около года они служат под одним флагом; одна и та же волна раскачивает их каюты, они обедают за одним столом, одни и те же колокола громкого боя поднимают их по тревоге…

«Но разве же это все?..»

— Штурман, — сказал Пеклеванный, — сейчас пересечем траверз Мудьюгского маяка, возьмите на него пеленг, чтобы нам не сбиться с фарватера!

— Есть! — ответил Векшин, откидывая светофильтры на пеленгаторе компаса, чтобы солнце не слепило глаза.

«Да, — продолжал размышлять Артем, — так разве же это все». Сколько раз они оставались наедине, чтобы говорить, говорить, говорить. И все не о том, не о том, не о том…

— Помощник, — окликнул его Рябинин, — иди-ка ты спать! В случае чего — разбужу.

— Есть, товарищ капитан-лейтенант!

Артем спустился с мостика. Волна перекатилась через фальшборт, окатив его холодным дождем. Лейтенант поднял капюшон и остался на палубе. «Интересно, — думал он, — что делает Варенька сейчас?..»

Пеклеванный поднес к глазам руку с часами: стрелки стояли, как и должны стоять в полночь, — соединившись вместе, и в этих соединенных стрелках ему почудилось что-то пророческое.

— Эх, — сказал он, внезапно затосковав, и ему мучительно захотелось вот сейчас же, немедленно, увидеть ее лицо, услышать милый голос.

Кто-то постучал ему в пятки. Лейтенант и не заметил, что стоит на крышке люка машинного отсека. Он живо спрыгнул, и люк откинулся, из него высунулось худое лицо Корепанова.

— Ух, — сказал машинист, — а я уже ругаться хотел!.. Вы как раз, товарищ лейтенант, нужны механику.

— Сейчас приду, — ответил ему Пеклеванный и, уже не раздумывая, бросился на корму.

Один трап — вниз… другой — наверх… дверь коридора — настежь!

Не стучась (стрелки стоят еще вместе), Артем повернул задвижку двери. Варенька стояла посреди судового лазарета, и руки ее смутно белели в каютных потемках.

— Так поздно? — удивилась она.

— Варенька, — сказал он, зажмурив глаза, — меня ждут в машинном отсеке…

— Ну?

— Так вот, у меня нет времени разговаривать с тобой долго. Я хочу только сказать… Знаешь, Варенька, я люблю тебя!.. Очень!.. — И, повернувшись, вышел.

В узком кормовом коридоре его зашатало, как в шторм, бросая плечами от одной переборки к другой. Чтобы успокоиться, лейтенант достал из портсигара папиросу. Но, как назло, не было спичек…

Ирина приехала

— Товарищ Беридзе, сколько вы не были в отпуске?

— Да уже четыре года, товарищ контр-адмирал. Сайманов кивнул на кресло:

— Садитесь, побеседуем. У вас, кажется, мать еще жива?

— Почему это «еще жива»? — обиделся старший лейтенант, усаживаясь напротив Сайманова. — Она еще долго жить будет!

— Ну-ну, разве я хочу плохого, дай ей бог здоровья! У меня вот, например, мать умерла, когда мне и трех лет не было. А у вас что, мать молодая?

— Шестой десяток пошел, товарищ контр-адмирал. Не знаю, как сейчас, а перед войной она меня еще песнями будила. Однажды смотрю, как девушки несут кувшины, и вижу — ничем моя мать от них не отличается. Такая же стройная, гибкая и такая же сильная… Вот она у меня какая!

— А что пишет?.. Тоскует, наверное, хочет повидать сына?

— Конечно, не без этого. Как и всякая мать, товарищ контр-адмирал.

— Ну что ж, — Сайманов потер седые виски, лицо у него было усталое, — придется дать вам отпуск. Только к молодому вину вы не поспеете. Надо выехать примерно через неделю, чтобы вернуться обратно в июле. По имеющимся сведениям, между Рюти и Риббентропом ведутся новые секретные переговоры. По всему видно, что на севере назревают какие-то крупные события. Вы нам будете нужны…

Вахтанг вышел из штаба, жмурясь от яркого света. Кольский залив сверкал под лучами солнца. Кое-где в низинах сопок еще лежал снег, а противоположный берег залива уже был густо усыпан цветущей черемухой.

И девушка продавала цветы:

— Первые подснежники… А вот первые подснежники!..

Ее большие глаза светились солнцем, а над верхней губой, по-детски припухлой и нежной, золотился легкий пушок. Она улыбнулась Вахтангу и спросила, почему-то стыдливо краснея:

— Вам один букет?.. Или два?..

— Вах! — произнес старший лейтенант, решительно перекладывая на сгиб руки все букеты сразу. — Сколько с меня?

И, расплатившись с девушкой, он направился на вокзал, высоко перепрыгивая через лужи и ручьи, бегущие вдоль наклонных улочек.

Сережка уже стоял на перроне, тоскливо вглядываясь вдаль, где заманчиво и плавно убегали в сторону юга серебристые рельсы.

Вахтанг дружески похлопал его по плечу:

— Здорово, старшина!

— А-а, Вахтанг, здравствуй!

— Давно с моря?

— Пришел сегодня ночью… А ты?

— А я, Сережка, уже неделю не был. Стоит мой «охотник» в доке с погнутыми лопастями винтов — очень близко бомба разорвалась. Сейчас механики чинят. Торопятся…

Вдали послышался гудок паровоза, и Вахтанг, посмотрев на часы, сказал:

— Шестнадцать часов сорок четыре минуты. Как раз через минуту здесь будет. Считаю, что железнодорожникам за такую точность в военное время надо подарить половину букета.

— Ну, ну! Лучше дай цветы мне, а то ты действительно раньше времени раздаришь их от своей кавказской щедрости, — вступился Сережка. — Дай-ка я сам поднесу их матери…

— Что ты! — возмутился Вахтанг. — Я этот букет пока собирал, можно сказать, все скалы, как горный баран, облазил. Последние штаны изодрал.

Пока они спорили, состав подошел к перрону. Ирина Павловна, к огорчению Вахтанга, уже держала в руках букет пышных полярных маков, поднесенный ей Дементьевым, который встретил экспедицию еще в пригороде Мурманска.

Сережка смотрел на мать с нескрываемым восхищением и удивлялся той перемене, какая произошла в ней за эту зиму. Ирина Павловна погрубела, в ее повадках появилось что-то сильное, мужское, а лицо стало обветренным, как у отца.