Читать книгу "Двойник для шута - Виктория Угрюмова"

— Возможно, даже завтра.

— Как это грустно и тоскливо — жить без тебя. Знать, что ты ходишь рядом, и не иметь возможности просто подойти и потереться носом о твое плечо.

— Потерпи еще немного, любимая.

— Конечно, потерплю…

Ортон поцеловал ее, прижал к себе и вздохнул. Пора было уходить. Остаток ночи испарился, и за окном заметно посветлело. Синее предрассветное небо грозило вот-вот стать рассветным, и нужно было торопиться к Аластеру. Как бы Ортон ни успокаивал Арианну, у самого на душе кошки скребли. Он плохо представлял, что можно противопоставить могуществу Далихаджара. И ему как никогда нужен был совет и помощь Аластера и его подданных.

Еще раз прильнув к губам любимой, он с полминуты постоял возле нее, затем повернулся и вышел.

Арианна бросилась следом за ним, но остановилась, не добежав и до середины комнаты. В эту секунду она была уверена в том, что видит Ортона последний раз в жизни, и хотела взглянуть на него, прикоснуться и обнять, но тут же решила, что своей минутной слабостью она только сделает ему больно и ничем не поможет. Это было нечестно по отношению к возлюбленному. Император должен быть сильным, чтобы с честью нести свое бремя, императрица порой должна быть сильной вдвойне.

Она вернулась к постели и села прямо на покрывало. Спать, несмотря на то что она провела всю ночь не сомкнув глаз, не хотелось. Ее ложе было пустым и холодным, когда не было согрето теплом тела ее любимого. И Арианна упала навзничь, раскинув руки, не раздеваясь, не собираясь засыпать, стараясь вообще не думать о плохом.

В этот момент и случилось с ней то ужасное, чего она подспудно ждала, что предчувствовала.

Страшная сила навалилась на нее, придавливая к ложу. Она хотела встать, но не смогла. Ее тело налилось свинцовой тяжестью и более ей не повиновалось. Арианна пыталась позвать на помощь, но голоса не было. Жуткое чувство немоты и бессилия поразило ее в самое сердце.

Так обычно случается в кошмарных снах, когда бежишь от кого-то и не можешь убежать, потому что ноги прилипают к земле, а неумолимый преследователь, напротив, несется будто на крыльях.

Широко открытыми, полными ужаса глазами Арианна смотрела в потолок, но уже ничего не видела. Она только чувствовала, как некто запустил когтистую руку в самые глубины ее мозга и теперь пытается добыть оттуда нечто важное, смертельно важное как для него, так и для нее и ее Ортона. Императрица не понимала, чего хочет от нее таинственный вор, но ее сердце было разумней ума, более зрячим, нежели ослепшие от боли глаза. Ее сердце наверняка знало, что это Далихаджар Агилольфинг пришел к ней в предрассветный час, чтобы вырвать из нее тайну. Тайну! Тайну, которая, к несчастью, была ей известна! Вот когда Арианна в полной мере оценила смысл слов Ортона, который просил ее забыть, как и чем он отличается от близнецов. Вот о чем предупреждал он ее: однажды найдется тот, кто почти всемогущ, и он сумеет вызнать у нее, кто из них, похожих, как отражения, является истинным владыкой Великого Роана. И горе тогда сыну Агилольфингов.

— Нет! Нет! — хотела закричать императрица, но даже мускул не дрогнул на ее закаменевшем лице.

Страшная рука, могучая, беспощадная, немилосердная, рвала ее мозг на части, вытаскивая на поверхность то, что несчастная жертва старалась утаить в самом темном, самом дальнем уголке.

Арианна понимала, что этой борьбы ей не вынести. Грядет безумие и мучительная смерть. Голова раскалывалась от страшной боли, тело трепетало, словно его жгли каленым железом. Но не было муки страшнее, чем сознание того, что вольно или невольно она может предать того, кто ей дороже жизни и души.

Говорят, один раз в жизни человек может превзойти не только себя самого, но и человека вообще и стать равным богам. Говорят — и это святая правда, — что у любящего неведомо откуда берутся такие силы, что титаны отступают перед ним.

И нет преграды человеческому могуществу. Никакая магия не сравнится с этим порывом бессмертной души.

Арианна должна была уже умереть от боли, ее несчастный разум давно должен был открыть Далихаджару свою тайну, а она еще жила, дышала, боролась и… любила! Господи! Как она любила Ортона в эти последние секунды своей недолгой жизни! Как желала ему преодолеть все преграды и стать счастливым, если не с ней, то вдвойне счастливым и своим, и ее недополученным счастьем! Она любила его настолько, что другим мыслям просто не было места.

И там, на другом краю Лунггара, чародей, сидящий в башне над морем, был буквально затоплен этим неистовым, безудержным потоком любви. Он чувствовал, что Арианна знает то, что ему так необходимо, и, вместе с тем, понимал, что при всем своем могуществе он не в состоянии вырвать у нее признание.

Императрица была уверена, что Далихаджар еще раз попробует проникнуть в ее сознание и она не выдержит. Смерть ее не страшила, но что если перед смертью, находясь на грани между бытием и небытием, она не удержит свою тайну? И Арианна поднялась с постели…

Это было жуткое зрелище, однако видеть его было некому: все происходило в полнейшей тишине, и находившиеся в соседних покоях телохранители были уверены, что государыня спит сладким предутренним сном. У молодой женщины мелькнула мысль добрести до них, чтобы призвать их на помощь; искушение жизнью было столь велико, что она всем телом потянулась в сторону дверей, но почувствовала, что сил не хватит. Ее мозг плавился и тек от невыносимого напряжения.

Она сделала еще шаг, еще… и оказалась у распахнутого окна.

Эрлтон страшно закричал, когда восставшая женщина разрушила барьер, возведенный силой его разума. Это было невыносимо больно, а он не привык к тому, что люди могут так сопротивляться. И когда связь с непокорной императрицей прервалась, человек в серебряной маске не без облегчения вздохнул.

Правда, он испытал смутную тоску и неясную душевную боль, когда перед его внутренним взором всплыла следующая картина:

Рассвет.

Солнечный луч игриво скользит по цветущим кустам и деревьям, трепещет на зеркальной поверхности воды в малахитовом бассейне и растерянно упирается в маленькое, скорченное тело светловолосой женщины, лежащей на каменных плитах.

Луч торопливо скользит вверх, по стене, до распахнутого окна, забегает внутрь и тревожно шарит по всей комнате.

Тщетно. Там уже никого нет.

Обитательница этих покоев где-то в другом месте, очень далеко отсюда. Ее нет ни в комнате, ни в парке, ни, тем более, в том теле, которое еще несколько минут назад было единым целым с императрицей Арианной.

Во дворце стояла гробовая тишина.

Не плакал почти никто, а если и проливал слезы, то беззвучно. Это было горе молчаливое — самое страшное из всех возможных, потому что боль и скорбь утраты не выплескивались на поверхность, а застывали в глубине души, образуя черную опаленную корку.

Слова «гореть» и «горе» — одного корня. Поэтому можно сказать, что сердце императора горевало, а можно — что оно горело.