Читать книгу "Мои воспоминания. Брусиловский прорыв - Алексей Брусилов"

Каждый день ко мне приходило по несколько человек с просьбами рекомендовать их на то или другое место. Я горячо их рекомендовал и дело это шло очень удачно, все получали места. Конечно, импонировало мое имя, но и печать штабная, и бланк инспектора кавалерии немало содействовали успеху дела. Куда-куда я только не давал своих рекомендаций: и на бега, и на скачки, и в игорные дома контролерами, и в родильные дома служащими, и на бойни городские, и в магазины, и в больницы, и в гостиницы, и в различные конторы.

И отрадно констатировать факт, что все эти сотни бывших офицеров, мне лично часто совсем неизвестных, меня не подводили и не конфузили. Единственный раз только какой-то Кесслер, тоже бывший кавалерийский офицер, прокрался, истратил казенных сто червонцев и позанимал у сослуживцев, помнится, около тридцати червонцев. Мне об этом сообщили, и я был очень сконфужен, ибо в своем письме его рекомендовал как своего хорошего знакомого.

Я сообщил в это учреждение, что возьму эту растрату на себя, хотя выполнить это для меня было весьма трудно. Мне ответили, что за казенную растрату его будут судить и это меня не касается, а что те деньги, которые он набрал взаймы у своих сослуживцев-бедняков, меня просят возместить. Я отвечал согласием и стал постепенно вносить эти деньги, точно не помню сколько. Но вскоре я получил письмо за подписью трех лиц, которые мне возвращали три червонца.

«Месткомом сотрудников нам было объявлено, что вы любезно приняли на себя возмещение материального ущерба, понесенного нами ввиду известных Вам поступков гражданина Кесслера. Мы, нижеподписавшиеся, не считаем для себя возможным воспользоваться Вашими деньгами, ибо полагаем, что за доверие, которое мы оказали гражданину Кесслеру, нести ответственность помимо его самого никто не может…»[163]

Это, может быть, и верно, но если для советского труженика, да еще «бывшего буржуя» десять рублей вещь серьезная, то я рад, что имел возможность возместить этот убыток: мне ведь, в свою очередь, помогли друзья.

На это письмо я, конечно, отвечал благодарностью. Привожу этот, в сущности, мелочный факт, потому что мне отрадно сознание, что в числе сотен и сотен лиц, совершенно мне неизвестных и рекомендованных мною только из желания добра людям вообще, я нарвался на нечестного человека всего один раз. А ведь бывало, что и не одним интеллигентам приходилось давать рекомендации, а вплоть и до безграмотных простолюдинов и красноармейцев-коммунистов. Один раз пришел ко мне безногий, сильно израненный красноармеец с Красным Знаменем и другими знаками отличия.

Уж куда-куда я не писал прошений о нем, вплоть до самого Троцкого. Моя канцелярия особенно старалась изощрять свое красноречие именно потому, что он пострадал на красном фронте под Варшавой. Но ничего не вышло, нигде помощи он так и не нашел и бранился так, как только один, кажется, русский умеет браниться. Это меня очень удивило, я думал, что о них хоть заботятся, так как о печальной судьбе так называемых «николаевских отбросов», т. е. наших, оставшихся от императорской войны калек, я давно знал! Они обречены на голодное вымирание в громадном большинстве.

Итак, это было уже в 1923 году. Мне все более и более нездоровилось и надоедала эта канитель. Я подавал рапорты и в 1922 году из Гукона и в 1923 году из инспекции кавалерии – просил уволить меня в отставку, но меня все не пускали[164].

Вначале мы были помещены в штабе в бывшем Александровском училище на Знаменке, где зимой хоть было тепло. Но в 1923 году канцелярия инспекции и ремонтирования армии была переведена на Басманную, в особняк какого-то когда-то очень богатого человека; но теперь его совершенно не отапливали и я буквально замерзал, сидя в полушубке, в валенках в комнате – и главное, без всякого смысла, ибо, приезжая туда к 12 часам, уезжал в три часа – и все это время читал газеты или переговаривался со своими сослуживцами.

Бедненькие машинистки, которым все же давали какие-то бумаги переписывать, наживали опухоли и нарывы на пальцах от холода. Да еще их заставляли дежурить по ночам в этой ледяной атмосфере, по общему правилу.

И только в 1924 году меня невольно спас Буденный, ибо для него понадобилось место инспектора кавалерии и нужно было вновь сокращать и чистить все учреждения от «белой кости», и тогда моя инспекция была совсем расформирована для того, чтобы возобновить инспекцию кавалерии под флагом Буденного.

Сам по себе вахмистр Буденный ко мне относился всегда очень почтительно, только жаль, что еле-еле умел подписывать свою фамилию и за него писали статьи и приказы другие, даже и офицеры-академики, сумевшие затушевать свою «белую кость» и подладиться к коммунистам. А моих сослуживцев всех прогнали, и я еле-еле некоторых из них устроил на различные частные места, но большинство и до сих пор голодает и нищенствует ужасно. Если б не это, то своей отставке я был бы очень рад.

Глава 13

А теперь мне хочется продиктовать, чтобы не забыть, один инцидент, и весьма печальный, бывший еще в конце 1922 года.

Как-то зимой пришел ко мне молодой человек с калмыцким лицом и отрекомендовался князем Тундутовым, бывшим гродненским гусаром. Вглядевшись в него, я действительно вспомнил его.

– Как вы попали сюда, князь? – спросил я его.

– Да вот приехал из-за границы с очень большим поручением.

И рассказал он мне следующее; да, впрочем, лучше внесу сюда целиком его рапорт, который я просил его мне подать для дальнейших шагов.

«Атаман войска Астраханского

г. Москва 3.XII. 1922 года

Бывшему верховному главнокомандующему

Алексею Алексеевичу Брусилову

Рапорт

Прибыв из-за границы, где пробыл с середины 1919 года, по поручению офицеров, казаков и калмыков вверенного мне ранее войска, считаю своим долгом доложить картину положения строевых чинов Астраханского казачьего войска, а равно и чинов белых армий, эвакуированных Деникиным и Врангелем, причем сообщаю те сведения о политической жизни эмиграции, кои я мог собрать за свое пребывание за границей.