Читать книгу "Надсада - Николай Зарубин"

Время от времени появлялись и в пределах участка Данилы Афанасьевича.

Поначалу старый промысловик не выдавал себя, наблюдая за ними из своих схоронов, пытаясь пока понять, что им здесь всем нужно. Потом вышел, стал расспрашивать, и те отвечали, мол, представляют некую областную государственную фирму, которая призвана заниматься учетом состояния присаянских лесов. Показывали удостоверения, но у Белова доверия к тем удостоверениям не было, так как, находясь до времени в своих схоронах, он об этих людях составил собственное мнение.

Белов, по уговору с Иннокентием Федоровичем Ивановым, вел нечто вроде ежедневника, дабы тот постоянно был в курсе всего, что происходит на участке Данилы Белова. Отчеты свои отвозил в Иркутск сам или отправлял с надежными людьми, как, например, с племянницей Любой, которая нередко выезжала в областной центр.

Последний раз в Иркутск ездил сам.

— Наши предположения такие: эти люди — посланцы вашего нынешнего мэра, причем некоторых из них мы хорошо знаем, — говорил Белову встретивший его Петр Игнатьевич Ковалев (Иванов находился где-то на лечении). — Люди эти очень скрытные, опытные и опасные. Скорей всего, к ним попала какая-то информация относительно золотоносного ручья, причем информация, никем и ничем не подтвержденная, иначе бы они действовали гораздо решительнее. Откуда попала — сказать невозможно. Пока идет процесс проверки достоверности информации, а там уж будут действовать по обстановке. Насколько нам известно, изучается и вопрос возможности аренды вашего участка в целях лесопользования. В общем, пока лично вам, уважаемый Данила Афанасьевич, бояться нечего, но береженого и Бог бережет. Сейчас ведь знаете как: нет человека — и нет проблем, а вы у них как кость в горле. Поэтому будьте предельно осторожны.

— А ежели прищемить хвост этому Курице?

— Как? — вопросом на вопрос ответил Ковалев. — Виктор Николаевич все делает чужими руками, нигде и ни в чем себя самого не проявляя. Вот если бы иметь информацию о его прежней деятельности, причем максимально достоверную и серьезную, но таковой мы не располагаем.

— У племянника Володьки должна быть такая.

— Возможно. Но как его привлечь на нашу сторону? И вообще, уважаемый Данила Афанасьевич, может, попытаться найти компромисс с племянником? Люди меняются, да и родной он вам человек. Знает о ручье.

— С Володькой?.. — вскинулся Белов.

— С ним, — невозмутимо ответил Ковалев. — Я повторяю: люди — меняются, а о нем у нас сейчас имеются самые благоприятные сведения.

— Откуда ж? — удивился Белов.

— У нас тоже в Присаянском есть свой человек, а иначе как контролировать ситуацию?

— Не знаю…

— Подумайте, Данила Афанасьевич, хорошо подумайте. Владимир Белов прекрасно знает местные условия, он энергичный, влиятельный, такие люди нам как раз и нужны.

— И че же мне теперь: сидеть сложа руки? — в растерянности спрашивал Белов.

— Живите, как и жили. Только с оглядкой.

— Антиресные дела… — развел руками.

С тем и вернулся в Присаянское.

Когда бывал дома, то жадно просматривал все новостные программы по телевизору, надеясь, что правительство примет, наконец, какое-нибудь жесткое постановление или закон относительно сохранения лесов.

— Вить голыми и нищими останемся с таким-то отношением к природному добру, — говорил Евдокии. — И деды, и прадеды наши сохраняли, а нынешним верхоглядам ниче не стало нужно. Одним днем живем.

Евдокия поддакивала и в отсутствие мужа так же засиживалась перед светящимся в переднем углу ящиком. Она боялась за Данилу, плохо спала и старела на глазах.

На беззащитную тайгу шло наступление со всех сторон. Сиюминутное обогащение развращало людей, в Присаянском, как грибы, росли добротные кирпичные особняки, по улицам шныряли дорогие заморские железины.

— Ну разве они заработали на эти машины и сколь же надобно робить, чтобы скопить таку прорву деньжищ? — неведомо, кого вопрошал Данила Белов, загоняя своего жигуленка в гараж. — И че за напасть за такая напала на людей — как перед светопреставлением живут…

Напасть не напасть, а по железной дороге, что проходила через Присаянское, нескончаемым потоком шли и шли составы с Сибирским лесом.

Долгим тоскливым взглядом провожал он эти, уходящие в никуда, составы, подводя свой итог повсеместной трагедии.

— Я, будучи еще молодым, не понимал стариков, которые, бывало, говаривали: «Упала лесина, ну и пускай себе лежит, гниет…» — изливал душу все той же Евдокии. — Теперь, када сам стал стариком, понимаю их мудрый завет: дерево сгниет тут же, на своем месте, и гниль та удобрит землю. И свершится круговорот в природе, как свершался миллионы лет, где на смену отжившего завсегда приходила молодая поросль и поднимался новый лес, чтоб в свой час так же упасть. А че ж теперь: лес увозят, а земля оголятся. Кончатся и жись. Негде и не из чего плодиться зверью. Раньше всякой ягоды можно было набрать, считай, за огородом. Теперь нада ехать чуть ли не за сотню километров. Не стало грибов. Ниче не стало. А почему?

— Не рви ты душу, Даня, — пыталась успокоить мужа Евдокия. — Ничего ведь с этим не поделать. Пусть уж там, наверху, думают умные головы, а наш с тобой век — короткий, и то уж счастье, что нашли друг дружку.

— И то верно, Дуня, — обнимал за плечи подругу. — Уехать бы куды глаза глядят да пожить друг для дружки. Не видеть, не знать, как угробляются присаянские леса.

Данила безнадежно махал рукой, отворачивался.

— Куда ж мы с тобой уедем от Коли, от внучиков, от родных могилок? Здесь жить, здесь и помирать, — успокаивала, как могла, Евдокия. — Твоя совесть, Даня, должна быть спокойна, ты в меру сил все сделал для сохранения.

— Все ли? — сомневался.

— Все, дорогой мой муженек. Все, — убеждала. — Пора нам и о себе подумать.

— И снова ты правая. Ты завсегда у меня правая, — соглашался Данила, вздыхая. — Здесь и помирать. Опять же мое место — на выселковском погосте. А рядышком — твое, — добавлял после некоторого молчания.

— Конечно-конечно, Данилушка. Как же я без тебя…

Сидели они, привалившись друг к дружке, на диване и тем были счастливы. Оба уже пожившие на свете, много чего претерпевшие, испившие до самого донышка из чаши разлуки, испытавшие горькой муки безысходности, когда, может быть, и пошел бы куда иль даже полетел бы куда, но — некуда. Да и где их ждут не дождутся, и кому они нужны, кроме разве только самых близких им по крови людей.

В администрации нового правителя присаянского клочка сибирской земли происходила своя работа. Люди Кокорина не приносили сколько-нибудь обнадеживающих сведений, и доклады их сводились к общим местам, а Курицин требовал скорейшего результата.

Главный идеолог района Лис Харитонович Плешивцев, как окрестил Лисовца Владимир Белов, колесил по району, нацеливая работников культурного фронта на совершенно не свойственную им работу.