Читать книгу "Вид с больничной койки - Николай Плахотный"

На щербатый и пыльный просцениум вышла в стальных доспехах, кованых латах, перепоясанная средневековым мечом. Выждав драматическую паузу, девка-малявка обрушила на головы стихи, в которых чудесным образом переплелось давнишнее, чужеземное и нынешняя буча сибирского поселка.

У Шумиловой был низковатый контральто, без всяких модуляций и «эффектов», обычно свойственных провинциальным декламаторам. Речь лилась спокойно, как весенний ручей, который изредка закипал и звенел в промоинах, на крутых поворотах.

По сей день она помнит пушкинский текст слово в слово. И теперь в салоне такси зазвучал он как бы заново, издалека:

Как молодой повеса ждет свиданья

С какой-нибудь развратницей лукавой

Иль дурой, им обманутой, так я

Весь день минуты ждал, когда сойду

В подвал мой тайный, к верным сундукам.

Счастливый день! могу сегодня я

В шестой сундук (сундук еще неполный)

Горсть золота накопленного всыпать…

Немного кажется, но понемногу

Сокровища растут…

Затаив дыхание, боясь слово проронить, разномастная поселковая публика схватывала на лету и впитывала исповедь человека, погрязшего в грехе накопительства… Кто-то узнал в нем самого себя.

Последние слова монолога Марина произнесла полушепотом:

Да! если бы все слезы, кровь и пот,

Пролитые за все, что здесь хранится,

Из недр земных все выступили вдруг,

То был бы вновь потоп — я захлебнулся б

В моих подвалах верных…

Закончив чтение, какое-то время стояла истуканом, с низко опущенной головой, охваченная нестерпимым жаром внутреннего сопереживания с ролью, которая не всякому и трагику по плечу. Казалось, в зале ни души, только чтица на сцене. Ей представилось, будто она репетирует, дома, перед старинным пожелтевшем трюмо, в присутствии кота Барсика.

Громоподобный взрыв потряс обшарпанные стены поселкового ДК, наспех построенного вскоре после Отечественной войны пленными немцами. Украшением зала и гордостью жителей округи была многоярусная хрустальная люстра на триста двадцать лампочек — уникальное произведение художественного литья и сборки, подарок бюргеров городка Краузе в благодарность за свое освобождение от фашистского режима. Последнее время могучий светильник подозрительно поскрипывал, покачивался, если эмоции публики и игра артистов выходила за грань терпения уставшего металла. В тот вечер, когда Шумилова представляла на сцене образ Барона, люстра едва не рухнула, чудом удержалась на скрепах. На следующий день пожарники ее демонтировали, свезли на базу Вторчермета.

Не задержалась в Лебяжьем и триумфаторша, хотя Сергей Сергеевич на коленях валялся перед малявкой: умолял остаться в штате Дома культуры, гарантировал поступление в институт соответствующего профиля в Новосибирске. Нет и нет! Какой-то демон вселился в девчоночью душу, тянул непременно в Москву.

Мать скоро собрала дочь в дорогу, а накануне отъезда всю ночь до утра просидела у ее изголовья.

Говорили мало. Беседу в основном вела Таисья Егоровна, рассуждала о разных разностях, пересказывала собственную жизнь. Марина внимала сквозь дрему: то просыпаясь, но снова проваливаясь к прорву. Полубредовые нашептывания похожи были то на селянские бабьи причитания по покойнику, то на проводы парней в армию или девок под венец.

На следующий день, уже в вагоне поезда она не могла припомнить ровным счетом ничегошеньки. Материнин беспрерывный лепет походил на трепет листвы старой липы под окном перед непогодой… Одна заповедь запала-таки в душу. То была ходячая слободская поговорка: «Девка без хитрости, что корова без хвоста». Шутка, конечно, но не без нравоучительного подтекста. Впрочем, Шумилова и так была неглупа, вместе с тем простодушна до святости. Во всяком случае не пользовалась, не злоупотребляла силой женских чар в единоборстве с противоположным полом.

В другой раз, в один из приездов Марины после замужества, Таисья Егоровна во время стирки белья, не адресуясь к чаевничающей в одиночестве «москвичке», рассуждала как бы про себя:

— С первого-то подхода мужику ни за что не поддавайся. Однако сильно да грубо охальника не отталкивай. Возможно, он еще тебе и сгодится, — закончила старая с озорной ухмылкой.

Неписаным этим правилом Шумилова частенько руководствовалась. Случались и обидные просчеты, но бабе без риска никак нельзя… По этой же схеме случилась и связь ее с Самарием Кирилловичем. Но он и впрямь казался лапушкой.

16

Пока Марина Петровна витала в дорожной дреме, барон с водилой подружился. Прежде чем приоткрыть глаза, она прислушалась: о чем мужики говорили. Оказалось, Карпофф продолжал повесть жизни воскресшего из мертвых везунчика-сибиряка.

…У Мокрова возник перерыв в работе по случаю учебы в техническом колледже, готовящем киноинженеров и кинооператоров. Во время каникул работал рядовым мачете: рубщиком сахарного тростника, хозяин плантации, оказалось, в душе симпатизировал Фиделю Кастро. На первый взгляд это представлялось странным — капиталист, бизнесмен, плантатор рубил сук, на котором сам же и сидел. Впрочем, то был латиноамериканский аналог русского чекана. Как известно из истории, рубили сук не только русские чистокровные дворяне, но и общепризнанные богатеи (Фома Гордеев, Савва Морозов и прочие господа), которые солидаризировались с Лениным, с большевиками отнюдь не из корыстных побуждений, исключительно из высоких идейных соображений. Верили в разумное, справедливое распределение в широком понимании жизненных благ не по дьявольским наущениям, по заветам Священного Писания и Бога нашего Иисуса Христа.

Эту философию Че Гевара перенял не от Маркса и Ленина, а от их ученика и последователя — Кастро. Она сразу ж легла на сердце пытливого подростка еще в школьные годы. С несправедливостью, злобой, унижениями сталкивался он едва не на каждом шагу. Сильные мира сего людей простых и бедных угнетали, обманывали, попирали гражданское достоинство, и все только ради приумножения — приращения, как нынче говорят, капитала… Обогащение, безудержное накопительство объявлено заветной целью, программой человеческого существования. Оттого-то нынешнее мироустройство и наречено капитализмом. Погоня за золотым тельцом подобна попытке вытащить самого себя за волосы из болотной топи обыденщины. Это и грустно, и глупо, и смешно. Между тем есть боливийская поговорка, гласящая: «В саване нет карманов». Эту незамысловатую человеческую мудрость гомо сапиенс постигают, как правило, слишком поздно: в шаге от края бездонной пропасти. Некоронованный король США Генри Форд уже на смертном одре повторил слово в слово максиму, изреченную некогда в предсмертном бреду русским царем Петром Великим: «Возьмите… возьмите все!». Конечно, взяли… Чуть ли не в день похорон Генри между «своими» началась великая драчка за наследство миллиардера.

У Че Гевары был девиз: «Братья и сестры, довольствуйтесь, пожалуйста, малым!». По его мнению, капитализм толкает всех и каждого в отдельности на обман, на преступления. В погоне за богатством (роскошью) даже умеренные «борзеют», — эта страсть становится неудержимой, неуправляемой, дикой, человек обычно теряет чувство меры, заодно и рассудок.