Читать книгу "Петербург в царствование Екатерины Великой. Самый умышленный город - Джордж Манро"

Если Санкт-Петербург ещё только начинали привлекать в качестве фона для литературных произведений, то он уже в полной мере служил объектом для произведений изобразительного искусства[766]. Первым известным петербургским художником городских пейзажей был Михайла Махаев, создавший серию речных и уличных видов в 1753 г., приуроченную к 50-летию города. Впрочем, благодаря выбору перспективы, композиции и деталей он представил город не таким, каким он был на самом деле, а скорее таким, каким современнику хотелось бы его видеть. Общие планы Махаева продолжали раннюю традицию изображения Петербурга в искусстве. Другой подход, более личный и не столь величественный, схватывающий человеческое измерение, виден в рисунках Джакомо Кваренги, архитектора, который приехал в Петербург из Бергамо в 1779 г. и вскоре сделался ведущим зодчим России в стиле классицизма.

Во второй главе книги мы упоминали о возросших расходах на благотворительность и образование[767]. Но одну грань этой темы нужно снова затронуть в настоящем контексте. После выхода указа 1786 г., согласно которому в России вводилась первая система народного просвещения, основанная на прусской модели, приспособленной к условиям империи Габсбургов, последовал четырёхлетний эксперимент над постановкой общего образования в Петербурге. Так как эксперимент в столице удался, там учредили учебное заведение для подготовки учителей (Учительскую семинарию), а впоследствии распространили систему на всю страну. В этом случае, как и в других, Екатерина использовала Петербург как лабораторию для испытания новых проектов и теорий.

Оценивая весь спектр воздействия Санкт-Петербурга на российское общество, нужно также рассмотреть его громадный психологический эффект. Вторжение в жизнь России новой, полной энергии столицы не только дало толчок экономическим изменениям, но и заставило мысли и чувства людей принять иное направление. Прежде всего эта современная, живая, слегка нездешняя альтернатива Москве заставляла русских людей задумываться: что такое Россия? Где же всё-таки она расположена? Откуда она черпает свою «русскость»? Князь Михаил Михайлович Щербатов, задаваясь такими вопросами, отвергал новую столицу, потому что она была «изолирована от народа географически и духовно»[768]. Зато Екатерина II, и не только она, не скрывала своего безусловного предпочтения нового города, а старую Москву считала провинциальным городом, населённым суеверными людьми[769]. Но Денису Фонвизину всё же казалось, что большинство русских смотрит на дело иначе. Явно подразумевая Россию, он представил себе некое «государство, объемлющее пространство, какового ни одно на всем известном земном шаре не объемлет, и которого по мере его обширности нет в свете малолюднее; государство, раздробленное с лишком на тридцать больших областей и состоящее, можно сказать, из двух только городов, из коих в одном (Петербурге. – Дж. М.) живут люди большею частию по нужде, в другом (Москве. – Дж. М.) большею частию по прихоти…»[770]. Это противостояние взглядов почувствовали даже иностранцы. Знаменитый венецианец Джакомо Казанова написал во время визита в Россию: «Тот, кто не бывал в Москве, не видел России, а кто знает только жителей Санкт-Петербурга, не имеет представления о русских настоящей России. Обитателей новой столицы почитают здесь за чужеземцев. И ещё долго истинной русской столицей останется Москва. У многих московитов Санкт-Петербург вызывает ужас, и при случае они не преминут повторить призыв Катона. Оба сии града суть не только соперники по своей судьбе и расположению. Причины политические и религиозные делают их воистину врагами. Москва держится за прошлое. Это город традиций и воспоминаний, город царей, дщерь Азии, с удивлением видящая себя в Европе»[771].

Противников новой столицы можно свести в две большие и довольно аморфные группы. Первая, олицетворяемая князем Щербатовым, состояла из представителей старой знати, живших в центральных районах страны. На их взгляд, ни один город не мог заменить собой Москву – центр всего русского: традиционную столицу, оплот православия, хранительницу духовных ценностей. Петербург же, напротив, казался им совершенно не русским городом. К тому же, – и этого не могли не ощутить те вельможи, которые имели опыт содержания дома в обеих столицах, – цены в новой столице были заметно выше, чем в старой.

Вторую группу, которую огорчало возвышение Санкт-Петербурга над Москвой, составляли люди, не принадлежавшие к дворянству и утверждавшие, что рост Петербурга наносит им экономический ущерб. Это были в большинстве своем московские купцы и ремесленники, а также жители других городов Центральной России.

Неприятие Петербурга обеими этими группами отчасти проистекало из ненависти ко всяким новшествам вообще. Они не желали видеть никаких выгод и с осуждением смотрели на зло, которое, по их мнению, Петербург принес в Россию: нечестность и алчность (их-то и демонстрировали купцы в опере Санктпетербургский Гостиный двор), бессердечие и черствость нового чиновничества, а также «городские пороки» столицы, в противоположность «сельским добродетелям»[772]. Разногласия между приверженцами Санкт-Петербурга и Москвы уже в XVIII в. имели подтекст конфликта между иностранцами и националистами, который в XIX в. перерос в борьбу славянофилов и западников. В городе на Неве действительно было большое иноземное население, и эти нерусские люди в гораздо большей мере составляли одно целое с городом, чем когда-либо составляла московская Немецкая слобода с Москвой. Иностранцами были не только купцы и ремесленники новой столицы, но и многие архитекторы, художники, учёные, даже чиновники и офицеры армии и флота.