Читать книгу "Ленин в 1917 году - Сергей Кремлев"

И теперь, в январе 1918 года, у Учредительного собрания было уже не «три дороги», о которых писал Ключевский, а две!

Учредительное собрание 1918 года могло или: 1) вопреки воле народа, восстановить затхлый «Временный» режим, проявив себя реакционным, или 2) плетясь в хвосте революционного процесса, утвердить всё то, что уже успела сделать Советская власть, и этим засвидетельствовать свою, Учредительного собрания, дальнейшую ненужность!

Именно последнее — окончательно конституировать уже установленную Советскую власть — предложил Учредительному собранию Ленин. Однако антиленинское большинство «учредителей» на это не пошло.

Чего же в этом случае они заслуживали, кроме разгона?

Их и разогнали.

Вот ещё одна оценка — не «Учредилки», а царской Государственной думы, в стенах которой подвизались многие из членов Учредительного собрания:

«В Государственной Думе четырёх созывов не было с самого начала ровно ничего государственного… и она только как кокотка придумывала себе разные прозвища, вроде «Думы народного гнева»… Никогда, ни разу в Думе не проявилось ни единства, ни творчества, ни одушевления. Она всегда была бесталанною и безгосударственною Думою».

(Розанов В. В. Религия. Философия. Культура. М., 1992, с. 365.)

Так оценил царскую (а мог бы и путинскую) Думу философ Василий Розанов, который был Советской власти враждебен. Именно так и «работала» бы «Учредилка», если бы у Ленина была возможность провести эксперимент и передать власть ей — как того требовали «учредители».

Но допустимо ли было устраивать эксперименты в то время, когда России грозила гибель?

25 июля 1918 года Жак Садуль в очередном письме «г-ну Альберу Тома, депутату (Шампиньи-сюр-Марн)» написал:

«Когда большевики свергли Временное правительство, Россия находилась в положении потерявшего управление корабля… После длившихся восемь месяцев экспериментов коалиционные кадето-социал-революционные кабинеты пришли к краху… Консервативное правительство Керенского имело единственную заботу: держаться у власти. Способным на это оно не было.

Революционная власть Советов держится с ноября и крепка, как никогда. Между тем к борьбе за жизнь она прибавила ещё одну огромную задачу — разрушить старый политический, межнациональный, экономический и социальный мир, затем построить Коммунистическое государство…

Удерживаясь у власти уже девять месяцев, вопреки всем пророкам, предрекавшим с сентября 1917 года, что всякое правительство будет сметено через несколько недель, Советы совершили чудо — они за столько короткое время начали осуществлять свою грандиозную программу…»

(Садуль Ж. Записки о большевистской революции. 1917–1919. М.: Книга, 1990, с. 337, 338–339.)

Как говорится — со стороны виднее…

Садуль ко времени написания этих строк ещё не порвал со старым миром, направившим его в Россию, однако уже сильно дрейфовал в сторону большевизма. Причина его «полевения» была одна: французский социалист убедился в могучем созидательном социальном потенциале большевизма, и только большевизма… Какими жалкими на фоне увлекательного и волнующего психологического и нравственного преображения Садуля выглядят антиоктябрьские и антиленинские инсинуации стариковых, никито-михалковых, говорухиных и т. д.

В том же письме от 25 июля 1918 года Садуль затронул тему и Учредительного собрания…

«Знаменитый лозунг «Вся власть Советам!», то есть власть, целиком отданная непосредственно рабочим и крестьянам, отражает политические устремления ноябрьской революции.

Товарищей из Франции, как честных демократов, возмущает роспуск советским правительством Учредительного собрания… Им, очевидно, не известно… что вопреки всему, что говорят псевдореволюционеры — сознательные или бессознательные марионетки в руках буржуазии, изгнанные русским народом и обосновавшиеся в Лондоне или Париже, — власть Советов сегодня поддерживает подавляющее большинство рабочих и крестьян…»

А далее у Садуля следуют строки, справедливые не только для оценки несостоявшегося российского Учредительного собрания, но и для оценки ныне «действующей» российской Государственной Думы:

«Большевики не захотели утверждать в России Учредиловку, неудачную копию наших старых буржуазных парламентов, этих подлинных коллективных самодержцев (тут Садуль, конечно, проявил наивность. — С.К.), безраздельных и неконтролируемых (не контролируемых Трудом, но контролируемых Капиталом. — С.К.), в которых заправляет горстка людей, как правило, продавшихся крупным промышленникам или банкирам (О! — это «горячее». — С.К.) и чья вопиющая некомпетентность толкнула в анархический антипарламентаризм столько западных демократий.

Наши парламенты являются лишь карикатурой народного представительства, до войны мы об этом догадывались, теперь мы в этом уверены. Советы, наоборот, — институты сугубо рабочие и крестьянские, создаваемые исключительно из трудящихся, противников капитализма, готовых не сотрудничать с этим режимом, а бороться с ним и его уничтожить…»

(Садуль Ж. Записки о большевистской революции. 1917–1919. М.: Книга, 1990, с. 340.)

Именно карикатурой народного представительства было Учредительное собрание образца 1918 года.

Такой же карикатурой является и Государственная Дума нынешней «Российской» Федерации.

ДЛЯ честного человека уже приведённых свидетельств должно быть достаточно для того, чтобы понять — была ли необходимость в роспуске «Учредилки»?

Владимир Ильич и близко не страдал чем-то вроде самомнения, но значения для России большевизма и лично своего значения для будущего России не понимать не мог. А понимая это, он сознавал и своё право на жёсткость.

Не на жестокость, а на жёсткость, но — при необходимости — на предельную жёсткость, вплоть до пули в лоб сопротивляющимся. Ведь твёрдость в бою — залог успеха.

Как вспоминал управляющий делами Совнаркома Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, накануне открытия Учредительного собрания к нему в Смольный под разными предлогами заходили меньшевики и эсеры и интересовались: что большевики будут делать, если в день открытия пройдут демонстрации против правительства?

Ответ был коротким:

— Сначала будем уговаривать, потом расстреливать.

«Я очень хорошо знал психологию этих заячьих душ, — писал давний соратник Ленина. — Из долголетнего опыта я вывел одно заключение: со всей этой братией нужно говорить лаконически и твёрдо, и притом так, чтобы они чувствовали, что слова не будут расходиться с делом, что за словом последует его выполнение — твёрдое, неуклонное, железное…»

(Бонч-Бруевич В. Д. Воспоминания о Ленине. Изд. 2-е, дополненное. М.: Наука, 1969, с. 160.)

В Смольном был организован чрезвычайный военный штаб, город был разбит на участки… Усиливали посты, подтягивали отряды рабочих и матросов, между отрядами поддерживалась постоянная связь. Для охраны Таврического дворца и подступов к нему Бонч-Бруевич вызвал команду с крейсера «Аврора».