Читать книгу "Про Клаву Иванову (сборник) - Владимир Чивилихин"

– Да я-то его понимаю.

– И мы сдали порядочно. А до гольцов еще километра полтора по чертолому. Не донесем.

– Идемте-ка на площадку, – поднялся я.

Мне надо было отчетливо все тут понять. Самому, никто не посоветует. Значит, так: площадка минимальная – двадцать на сорок. Единственное более или менее сухое место – здесь, и я счастливо угодил на этот пятачок. А прямо из-под колес идет склон в густую траву и бочаги. Значит, так. Над кронами струйка тянула тот самый мизинчик, о котором я догадывался. У земли я хватал винтами воздух сверху, подминал его под себя и этой подушкой жил, пока совали под колеса полешки. Однако поднять нас с радистом вертолет не смог. Но это было не самое страшное. Я не удержался в горле ямы, где вершины деревьев обрубали струйку воздуха и тяга резко снижалась. Как теперь поднимусь?

Если у самолетчиков посадка главное, то у нас взлет. От вертолета до ближайшего дерева на болоте метров сорок, и мне этот кусочек пространства дороже золота. Попытаться еще раз одному? Вертикально все равно не вырвать, это ясно. А я уголок покруче возьму, дотяну до вершины кедра, а там уж подхватит ветерок снизу, я свободно перейду в горизонтальный полет, наберу скоростенки, какой мне надо будет. Я бы, конечно, слил немного бензина, однако нам категорически запрещают это делать. Неизвестно, что еще может произойти, а при любой посадке мы должны иметь столько горючего в баке, чтоб хватило до родного аэродрома. Нет, нельзя. Единственная надежда – минимальный разгончик…

– Еще раз попробую, – сказал я обступившим меня людям. – Один. Вы только не высовывайтесь и от хвоста подальше!

Когда я сел в кабину, меня охватило смутное предчувствие беды. И лучше бы они не смотрели так из-под веток! Настороженные и какие-то подозрительные глаза этих людей не придавали уверенности, скорее наоборот: на экзамене все делаешь хуже, чем на тренировках. Симагин стоял ближе всех, и его цыганские глаза будто говорили: «Ты же улетишь сейчас, орел, и все будет законно, по твоей инструкции… Ладно, лети, орел, только запомни!..»

Как тут ревет мотор! Звукам некуда деваться, они все остаются в яме, смешиваются, сливаются в сплошной гром. Может, надеть наушники, чтоб не бомбило барабанные перепонки? Нет, не стоит, а то подумают, что я хочу действительно вильнуть хвостом. Мысленно я наметил в пространстве траекторию своего подъема. Вот она, вроде плавной кривой лыжного трамплина, только я пойду обратным ходом, взмою вверх от этой точки отрыва – и к стартовой площадке над вершиной кедра. Лишь бы добиться туда, а там-то уж…

Для разгона у меня было всего несколько метров. Ну! Не успел я качнуться, как надо было брать под острым углом на подъем. Последующие секунды ясно отпечатались в памяти. Отрываюсь. Беру на себя ручку циклического шага, даю шаг-газ, хвостовым винтом удерживаю машину от разворота, взмываю – и вдруг чувствую, что главный винт начал перезатяжеляться. Газ был предельным. Стоп! Через секунду я рубану винтом по кроне и рухну. Мгновенно сбросил все, попятился назад, вниз, на прежнее место.

Я был весь в пару. Держал на весу машину, наблюдал, как радист ползет по траве на четвереньках, тянет за собой жерди. Подложил? Да, все в порядке.

Тишина. Только чуть повизгивает винт, гася с каждым витком инерцию. Голова сильней заболела. Нет, с меня хватит цирковых номеров! И так не знаю, что буду говорить инспектору ГВФ, который непременно прицепится ко мне, – от этих проныр ничего не скроешь, сами попадали в переплеты, знают.

– Будем грузить? – спросил радист, открыв дверцу кабины.

– А вы разве не видели? – Я хотел добавить еще что-нибудь, но только посмотрел на него.

– В чем дело? – спросил, подбегая, Симагин.

Другие тоже подошли. Смотрят. Они ведь ни черта не понимают! И как им это все объяснишь? Еще подумают, что я трушу или плохо летаю. Сказал:

– Братухи, я ведь чуть не шлепнулся.

– А «чуть» не считается! – крикнул кто-то.

– Дела наши ни к черту, – честно признался я и сел на сырую землю. Курить хотелось смертельно, и ноги что-то меня не держали. – Ни к черту!

– Видно, так, – пожилой алтаец участливо смотрел на меня. – Однако, что делать будем?

– Солью бензин, другого выхода нет. Лишь бы дотянуть до врача. И еще одно, непременное и главное, – надо валить лес. Тогда обойдусь без вертикального подъема. Вылезу.

– Топоры у вас есть?

– Один.

Я сказал, что надо срочно рубить деревья на болоте. Радист убежал, и скоро послышался стук топора. Этот радист, видно, и вправду ничего, моторный парнишка, только уж больно зелен. Остальные тоже потянулись на болото, чтоб рубить по очереди, а мы с Симагиным прошли к тому же корню. Он жевал какую-то травинку.

– У меня есть хлеб и яйца, – сказал я.

– Ладно, потом разделим. – Он не смотрел на меня. – Вы лучше скажите, есть ли шансы?

– Я уже сказал. Надо валить эти кедры.

– Их много.

– Единственный выход – все убрать.

– А вы, значит, даже один не можете взлететь?

– Если б мог, я бы уже был там, – ткнул я пальцем в небо.

– И что? С приветом?

– Нет, товарищ, вы меня не знаете. Через полчаса я прилетел бы с бензопилой.

– Спасибо.

– Да не за что… Знаете, я даже зря пытался. Когда не чувствуешь уверенности – лучше не браться. – Мне хотелось с кем-то поделиться пережитым, чтобы окончательно прийти в себя. – Я чудом уцелел. А ведь чувствовал!..

– Как это можно чувствовать? – рассеянно спросил он.

– Загремел на посадке – раз, с радистом не мог оторваться – два. Знаете, шофер тоже чует, в какой колдобине засядет. Так и тут. Или вот когда берешь мешок, то его надо поднять до пояса, и тогда уже знаешь, быть ему на плечах или нет. И тут, пока я держался на подушке, все понял, но не поверил…

– Ладно, не переживайте, – сказал Симагин.

– И у меня что-то с прибором.

– С каким прибором? – встревожился он.

– Указатель шага перепоказывает. В общем, это долго объяснять…

На болоте упало первое дерево. Начало есть. Только вот жарко становилось. Солнце уже повисло над кронами, било сюда, в яму, грело парной воздух. Да, какая-то доля секунды, и было бы тут в самом лучшем случае два инвалида. Прибор подвел, и воздух уже стал потеплей, совсем не держал. Но в принципе наш воздух еще ничего.

Вот зимой армейский друг из Средней Азии прилетал, рассказывал, как там братве достается. Масло перегревается, винт плавает, как в вакууме, а десять минут постоишь на земле, хоть рукавицы надевай – ни до чего не дотронешься в кабине, обжигает. Друг рвется в Арктику: прохладно, мол, гладкие места, и работенки там много, и «северные» платят.

Но дело, конечно, не в деньгах и не в летных условиях. В Арктике тоже слава богу! Просто у друга еще остался норов чистопородного истребителя. Всем нам трудно первое время на гражданке, я тоже не сразу успокоился. Долго стартером ошивался, знаки выкладывал, и меня не брали в дело, отговаривались, что раньше летал на других самолетах. На самом же деле тут требуют новых качеств, и наша резкость не котируется. Принимали в партию, спросили: «Почему стартерничаете?» – «Хочу летать», – сказал я, и вопросов больше не было, лишь командир рубанул, как рекомендатель: «Бросьте, товарищи! Есть куры, и есть летчики. Этот – летчик…»